Лариса Ратич - Души прекрасные потёмки

И тут меня осенило: можно, можно отблагодарить. Попробую, а вдруг?..

Дело в том, что самой старой (во всех смыслах) обитательницей нашей огромной квартиры была древняя тётка по кличке «Шершела». Она почти ни с кем не общалась, а так только, в случае необходимости, ну или там «доброе утро» – «добрый вечер». Вежливая до неприличия, она презирала всех нас столь откровенно, что её почти ненавидели, несмотря на то, что старуха вроде никому и ничего плохого не сделала. Поговаривали, что именно ей когда-то принадлежала вся квартира, но точно никто не знал. Шершела жила здесь всегда, вот и всё.

Свою кличку она получила тоже давно, за смешную и странную привычку потихоньку напевать «Шерше ля фам, шерше ля фам», что бы она ни делала: возилась ли у плиты на нашей кухне или мыла в свою очередь «места общего пользования».

Она вообще частенько говорила по-французски, нимало не смущаясь тем, что её никто не понимает. Казалось, что это даже доставляет ей немалое удовольствие: окатит презрительным взглядом, прокартавит что-то со скептической улыбкой – и выплывет из кухни. И опять мурлыкает из коридора: «Шерше ля фам!!»

– Ух, Шершела проклятая! – Лидочка ненавидела бабку за то, что та занимала самую лучшую комнату, на целых три окна. – Мой муж жизнь отдал за нас всех, и за неё – в том числе! Так какого чёрта она одна в таких хоромах, а я с двумя детьми в этой клетке маюсь?!

Комната Лидочки была не такая уж и маленькая, с моей – не сравнить, но до бабкиной, конечно, далеко.

Я частенько думал: а как это Шершела до сих пор проблем не имела? Кто она на самом деле? И не боится, стерва старая, по-французски каркать! Может, за ней стоит кто-нибудь; невидимый, но могучий?

Да, Шершела была настоящей загадкой, и я её не любил за то, что не мог до конца понять. Мне, простому рабочему парню, сироте, которого здесь все уважали, она сухо цедила «Вы» и «молодой человек». Брезговала, просто брезговала, как и всеми остальными. К тому же, больше, чем другими, – в этом я был даже уверен.

Ну ничего, ведьма старая! Заодно и будет приятный сюрприз Лидочке, которая уж надоела всем, бесконечно оббивая разные пороги, чтобы ей дали комнату побольше: «У меня муж – герой!!» Ей терпеливо обещали:

– Как только в вашей квартире что-нибудь освободится – решим вопрос! Или ещё одну комнату получите, или дадим одну большую.

«Что-нибудь освободится» – это значило: «кто-нибудь умрёт». А иначе как?..

Но ждать, пока умрёт Шершела, было так же нереально, как надеяться на Второе Пришествие. Шершела была вечна, как наша коммуналка.

И я решил действовать: подошёл к шофёру одному, Сан Санычу, и как бы невзначай, к слову, поведал: вот, мол, соседка у меня – вражина явная, а хоть бы что! Куда только власти смотрят?! И про французский её рассказал; ну, и досочинил кое-что для верности. А может, и угадал: кто ж его знает, что она там бормочет не по-нашему? Может, смеётся над нами, честными людьми, прямо в лицо; а мы, дурачки, и не догадываемся? Живём с ней рядом, здороваемся; а потом – ещё и в соучастники запишут, как пить дать…

Я частенько беседовал с Сан Санычем, а он всегда очень внимательно слушал. И вопросов никогда не задавал, и глаза делал равнодушные, но я знал: вычислил я его правильно. Знал!

Но прошло, однако, уже целых шесть дней, а за Шершелой никто не приходил. Неужели я ошибся в Сан Саныче? «Ну, ничего, – думал я. – Не навек же я в армию ухожу. Вернусь, бабуся, и рассчитаемся. За всё ответишь».

…Последнюю ночь мы с Лидочкой провели без сна: казалось, она хочет сполна насытиться на будущее. Совсем меня замотала. А утром – даже разрыдалась, провожая. Я осторожно обнимал её в коридоре, куда высыпали все наши жильцы («Попрощаться!»), а сам с опаской думал: «Сейчас ещё завоет „на кого ж ты меня покидаешь“, что ли?»

Но она в конце концов взяла себя в руки, и я смог спокойно проститься и с другими. Жал руки, крепко целовал, а сердце щемило: ведь это дом мой родной, как ни крути. И Шершела пришла, что удивительно. Подошла ко мне последняя, неожиданно перекрестила:

– Боря, вернитесь благополучно. Как сыну родному желаю вам: останьтесь живы и здоровы.

И, резко развернувшись, ушла к себе. Все только рты пораскрывали!.. А Лидочка сказала:

– Говорят, у неё сына во время революции убили. Белого офицера…

И мне стало страшно, невозможно гадко: что же я наделал, скот?! Что я знаю о ней?..

Но ведь до сих пор ничего не случилось, так? Значит, и не случится; нечего на стену лезть…

С этими мыслями я и вышел из нашего подъезда, бросив прощальный взгляд на своё маленькое окошко. За комнаткой присмотрит Лидочка. Обещала…