Владимир Плешаков - Тары-бары

И мне вдруг так хорошо становится, что не выразить! От того, что вот мужики все такие разные: Аркадий вечный скептик, Костик толстокожий вроде бы, Хуан хамоват, хотя не так прост, как хочет казаться, Евгений этот без отчества, сколько его знаю, он за все время едва ли десять фраз сказал. Кстати, еще Хряп какой-то должен был поехать? Видно, сорвалось. Но я отвлекся, при чем тут этот Хряп? Ни при чем он тут! Я что говорю? Вот мужики такие вроде все, без сантиментов, что ли. Реальные такие, на земле. Я расчувствовался, пейзажем залюбовался, а когда они сверху подошли, мне как-то неловко стало. Будто я тут не совсем уместен со своими пейзажными переживаниями. Мужики на рыбалку приехали, делом занимаются, а интеллигенция гнилая ахает и охает. Это с одной стороны так получается, вроде как они правильные, а я неправильный. А с другой – наоборот. Ведь природа вечна, а мы мураши на ней, ползаем, суетимся, царями природы себя возомнили, а надо остановиться, вспомнить, что мы и кто мы, и позабыв гордыню природе поразиться и удивиться. И тут получается, что я вроде как правильный, а они вот такие приземленные – неправильные. И вдруг выясняется, что нет никакого Я и Они, нет правых и неправых, что все мы похожи, и какие бы ни были разные, а перед лицом Природы и Красоты все едины, и все замираем в почтении, просто иногда смущаемся этого и скрываем за маской грубости, деловитости…

И мне даже неловко стало от этого моего ощущения: вот, мол, есть такие вот они, а есть вот этакий я. Глупости! Все мы человеки. И вот от этого мне и стало так хорошо, прямо каким-то светом будто наполнился.

Впрочем, все это секунду продолжалось, а я вон как расписался. Это зря. Сам я ужас как не люблю, когда авторы начинают обычные слова с заглавных букв писать: Жизнь, Счастье. А сам только что кричал: Природа, Красота! Просто бывают такие моменты, когда слов недостаточно, и воздуха недостаточно, и кажется, тебя не поймут, если не кричать во весь голос. А люди, на самом деле, которые нечто подобное переживали (а это почти все), все прекрасно поймут не только без крика и высокопарности, но и вообще без слов. Так что, если вы все поняли и так, считайте, что двух предыдущих абзацев просто нет. Хотите, вычеркните их.

* * *

Началась собственно рыбалка. Так я это понимаю. Сели люди, поставили удочки на рогатки, замерли и на воду глядят. Тут, видимо, тоже дело вовсе не в рыбе, а в этом вот молчании и сосредоточенности. Буддисты-монахи для этого даже удочки не используют. Просто сядут и сидят, молчат. И смотрят не в реку, а в себя. Тем более, что согласно их учению, вся жизнь и есть река.

Но я, как видно, не дорос до буддизма. И даже до обычной рыбалки. Подсел тоже на бережку на раскладном стульчике, посидел. Нога затекла. Потом шея. Встал, потянулся. Опять посидел. И решил прогуляться. Камеру свою, мыльницу, прихватить.

Куда там мне советовали пройти, где заливчик с деревом? И я, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимание настоящих буддистов-рыбаков, поднялся к лагерю, пошерудил костер, взял зачем-то палку, которой двигал дрова, и пошел прогуляться.

Поднялся чуть выше лагеря, там оказалось поле. То ли пшеницы, то ли ржи. А может и овсяное. Стыдобище! До чего мы, городские жители дошли! Рожь от овса отличить не можем. Да что злаки! Вот дерево стоит у самой воды живописное. А я ведь и не знаю, ива это или ветла какая-нибудь. Так и говорим: «дерево». И вроде ведь ботаника была в школе. Да только я кроме корней стержневых и мочковатых ничего не помню. Ах ну да, еще пестик и тычинки, конечно! И чего мы, спрашивается, изучали год или больше? Или взять ту же школьную астрономию. Помню, что мы учились какие-то параллаксы вычислять. Для чего? А просто названий созвездий не знаем. Ну Медведицу да Кассиопею найду на небе. А как стороны света определить или время? Вот бы чему на астрономии учить – тому, что в Средневековье каждый мальчишка знал. А то получается прогресс наизнанку. Человечество вроде бы знает все больше и больше, а человек отдельный – все меньше.

* * *

– Вставай, рыболов! – заорал Костик. И я понял, что задремал. Дошел до красивого дерева (ветлы? ивы?), вернулся в лагерь, поразмышлял о бестолковости школьных предметов и незаметно уснул. А оказывается, уже окончательно рассвело. Солнце ногу мою левую основательно припекало. Рыбаки суетились вокруг костра, потрошили рюкзаки.

– Мы думали, ты тут за костром следишь! Хе-хе. Ну что, уху забарабаним?

На этот риторический вопрос я отвечать не стал, и чтобы искупить свою вину за погасший костер, отправился за дровами. Принес ворох веток, потом сучки покрупнее и посчитал, что я снова полноценный член коллектива. Спрашиваю Аркадия: