Виктор Дьяков - Дело прапорщика Кудашкина

В тот памятный день колонна транспортно-заряжающих машин совершала тренировочный марш в окрестностях Энергограда. Маршрут в основном пролегал в горах и самыми сложными участками считались "серпантины", где дорога с одной стороны ограничивалась отвесной скалой, а с другой обрывом или пропастью. Кудашкин ехал старшим на замыкающей машине, которую напросился вести вместо вдруг заболевшего штатного водителя один из тех, кого он предупреждал в каптёрке, конопатый сержант с постоянно рыскающими злыми глазами. Семён не придал значения этой странной замене водителя. На одном из затяжных "серпантинов" замыкающая машина отстала от колонны и молчавший до того сержант, ведя ЗИЛ вблизи обрыва, кривя веснушчатое лицо в презрительной усмешке зловеще-весело заговорил:

– Что-то не нравишься ты мне старшина в последнее время!

Семён, укачанный беспрерывно чередующимися подъёмами и спусками, горной круговертью, в полудрёме неспешно обдумывал давно уже мучавший его вопрос: подавать, или ещё обождать рапорт об увольнении со сверхсрочной. Потому, лишь после неожиданных, как по содержанию, так и по тону, слов сержанта он увидел, что прямо под ним простирается бездна. Сержанта, видимо, не устроила слишком замедленная реакция на его недвусмысленный намёк, и он решил ещё "поддать страху":

– Ну, так что, старшинка хренов, как насчёт того, чтобы вниз сигануть, слабо, а?!…

Невероятно, но всегда всего опасающийся Семён сейчас совсем не испугался. Как-то сама собой из его общей усталости родилась мысль: "Зачем думать как дальше быть, решать все эти настоящие и будущие проблемы? Куда проще всё кончить разом, не мучиться без толку, уж больно тяжело жить". Промелькнувшее в сознании проявилось лишь в улыбке на его худом лице с отчётливо проступившей щетиной, улыбкой не геройской, не отчаянной, а усталой, безнадёжной…

Марш продолжался уже вторые сутки. На ночь остановились возле горной речки. Все начальники "приняв на грудь" повалились спать, а Кудашкин полночи организовывал дежурную службу, проверял сохранность "висящих на нём" палаток, шанцевого инструмента и прочего ротного имущества. Заснул он лишь под утро, еле встал, не успев ни отдохнуть, ни побриться.

Возможно, что состояние Кудашкина, эта выражающая, что угодно только не страх устало-спокойная улыбка, оказали столь завораживающее действие на сержанта. Он никак не ожидал, что старшина, которого считали самым "сыкливым" куском в полку, так отреагирует на его угрозу – ведь обрыв был со стороны старшины и водитель мог просто выскочить на дорогу, пустив машину в пропасть вместе с Кудашкиным. Сержант, видимо, на мгновение дольше чем нужно вглядывался в безразличную улыбку старшины, а может быть, сев за баранку чужой машины, он не успел как следует привыкнуть к её особенностям, норову, люфту руля…

Обрыв оказался метров сорок. Машина и прицеп, предназначенный для транспортировки боевых ракет, разъединившись, с жутким грохотом сделали несколько оборотов, разбрасывая по пути детали и такелаж. Сержант, как это нередко бывает в таких случаях с водителями, отделался лишь ушибами и сотрясением мозга, ибо судорожно вцепился в руль и таким образом удержался в кабине, которую на его счастье не смяло. А вот Кудашкина из неё выбросило на втором витке и при этом вскользь приложило подножкой по спине. Потом, как принято, говорили, что он родился в рубашке, ведь могло и не подножкой и не вскользь… впрочем, позвоночнику и так досталось, плюс сломанные рёбра, в нескольких местах нога, тяжелейшее сотрясение и вывихи…

4

Очнувшись в больничной палате, недвижимый, перебинтованный, весь в шинах, с подвешенной ногой… Семён сквозь марево смога, обволакивающее его чуть теплящееся сознание, через лабиринт обрывочных, сумбурных воспоминаний неизменно приходил к одной и той же успокаивающей мысли: ну вот и всё – отмучился. Это состояние продолжалось недели две, пока его кормили с ложечки, подсовывали под него "утку" и вместе с кроватью возили на рентген. Потом, когда стало ясно, что он таки "зацепился" на этом свете, Кудашкин искренне об этом пожалел, ибо больше всего боялся остаться никому не нужным беспомощным калекой. Потом сделали операцию на позвоночнике и он стал ощущать свои ноги. Затем пришлось прооперировать не желавшую срастаться ногу, в результате чего она стала короче. На костыли встал ещё месяца через три, когда немного окреп.

Осваивая азы ходьбы с помощью подпорок, Семён и повстречал в больничном коридоре девушку занятую тем же. Нюра попала в женскую травматологию после падения с лестницы на работе – она трудилась маляром. Больничный коридор и стечение отнюдь не радостных для них обоих обстоятельств создали те единственно возможные условия, при которых эти два крайне необщительных человека нашли друг друга. Впрочем, на этих совместных костыльно-коридорных прогулках о будущей женитьбе не было сказано ни слова. Кудашкин ещё не представлял, чем кончится его лечение, что с ним будет дальше. Ну, а Нюра, та вообще по ряду объективных причин не надеялась когда-либо выйти замуж. Им обоим исполнилось тогда по двадцать три года, но их разговоры не по возрасту отличались приземлённостью, о "болячках", тяготах жизни, работе… Они говорили о чём угодно только не о том, о чём говорят, встречаясь, абсолютное большинство парней и девушек их возраста. Нюра выписалась гораздо раньше Семёна. Навестить его она постеснялась, а он и не обиделся, и если бы она пришла, наверное, очень бы удивился.