Светлана Багдерина: Каждый Наследник желает знать…

– Сначала сюда! – волшебник уверенно ткнул посохом в вычурное строение из синего и белого мрамора слева. – Тут зал аудиенций и кабинет, Тис говорил!

– Кто говорил? – безуспешно вспоминая незнакомое имя, наморщил лоб Ахмет.

– Тис, первый советник, родственник короля, которого мы из тюрьмы тогда с собой прихватили! – нетерпеливо протараторил волшебник. – Когда мы демона тут искали! Ну, так вот, Дуб сейчас должен быть там!

– А я думаю, там, – упрямо указал Иванушка на другое здание, по стилю схожее с первым, но выстроенное квадратом и из мрамора голубого. – Тут его личные покои. Времени еще восемь утра, от силы девять – ни один правитель в такую рань государственными делами не занимается.

– Точно! Тепленьким его брать! – поддержала мужа Серафима. – За шкирку пижамы, в окошко – и к Адалету!

– А мне кажется, он не любит поспать, – повел могучими плечами Олаф, часто судивший людей по себе. – Мой отец, например, всегда спозаранку вставал!

– И мой тоже! – не преминула сообщить принцесса.

– А если любит? – возразил им Ахмет, к людям подходящий точно с такой же меркой, как юный конунг. [6] А посему представить монарха, вскакивающего с постели раньше кухарки, не способный по определению.

– Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к сиххё пошлет… – скучным голосом проговорил разбуженный полемикой менестрель и с запоздалой резонностью добавил: – Спросили бы на воротах – уже бы у него были.

Но голос разума, как это часто бывает, утонул в пылу дебатов, и Кириан, состроив спорщикам, пока никто не видит, зверскую рожу, насупился и стал разглядывать сад.

Аккуратные бирюзовые мраморные дорожки с белыми бордюрами напоминали, скорее каналы. Вдоль них через каждые десять-двенадцать метров располагались скульптуры, неизменно изображавшие схватки людей с какими-то монстрами самых различных размеров и конфигураций. Между произведениями местного искусства на строго вымеренном расстоянии друг от друга росли тщательно подстриженные и ухоженные яблони, вишни и какие-то еще плодовые или ягодные деревья, невиданные на его родине. Чуть глубже, посреди ровного, как ковровый ворс, газона, заботливые садовники королевской фамилии высадили растения всех пород, какие только, казалось, существовали на Белом Свете: узамбарские пальмы, окруженные вамаяссьскими ирисами, сменялись лукоморскими березами, шантоньские каштаны касались ветками вондерландских дубов, опутанных лотранским плющом, стеллийские кипарисы перемежались отряжскими соснами… И между всем этим дендровеликолепием, словно заблудившийся оркестр, тут и там виднелись вездесущие статуи – но уже не с чудищами, а с трубами, трещотками и барабанами.

Полусонный бард, дивясь такому странному соседству, задумчиво протянул руку к черемухе, рядом с которой завис их ковер, ухватил благоухающую ветку, опушенную нежными белыми цветами, попытался отломить…

Оглушительный рев, треск и грохот разорвал нежную утреннюю тишину. Масдай, застигнутый врасплох, как всякий нарушитель границы инстинктивно рванулся с места прочь, не ожидавшие такого трюка люди повалились друг на друга, а самый не ожидавший – и имя ему было, естественно, Кириан – вцепился мертвой хваткой в первое, что под руку подвернулось.

Вернее, в то, что в руке у него уже было.

Черемуховую ветвь.

Говорят, что даже самая маленькая и молодая ветка узамбарского дерева набатанга гонга банга способна выдержать вес самого большого и старого узамбарского же летающего слона. И еще говорят, что такое дерево благополучно росло и цвело и в саду Дуба Третьего. И в этом случае остается только вздохнуть о том, что ковер выбрал для остановки и маскировки от посторонних глаз такое непригодное для перегрузок растение, как простая черемуха.

Ветка в кулаке менестреля оказалась достаточно прочной, чтобы сдернуть его с ковра, но слишком хрупкой, чтобы удержать восемьдесят пять кило поэтического гения Аэриу. Она неслышно хрустнула, отламываясь, и цвет гвентянской поэзии, сбивая и кроша цвет королевского сада, в облаке лепестков, подобно бескрылой фее-переростку, устремился к клумбе с тюльпанами.

Изничтожить еще и эту гордость садовничьего отряда ему не позволило лишь одно обстоятельство: бутоны, желтые, розовые и белые, уже были втоптаны в землю каменными ногами покинувших свои пьедесталы истуканов. И вместо трепетной красы не успевших распуститься цветов менестрель приземлился в их далеко не столь мягкие и ласковые объятия.