О. Странник - Маски любви и смерти

– А вот это – маска прусского короля Фридриха Вильгельма II, смотрите, она похожа на творение скульптора-постмодерниста, настолько выразительно деформировано лицо, а этот джентльмен, – он показал следующую, – это первая английская посмертная маска – лорд-протектор Оливер Кромвель, скончался в середине XVII века от отравления, а потом его тело было вырыто из могилы, повешено и четвертовано, в запоздалое наказание за измену, а казнённый им король обошёлся без маски, зато ему пришили обратно отрубленную голову и перезахоронили с почётом… Можно сказать, друзья, что посмертные маски королей и правителей – это сакральные предметы. Мы, художники, копируя и часто облагораживая их, делали и делаем надгробья, парадные бюсты, портреты и памятники – ну, вот Медный всадник, к примеру – использовался посмертный слепок, сделанный Растрелли. У меня вот сейчас есть заказ на портретный надгробный памятник одной важной персоны. Я сам, – Подозёров важно ткнул себя пальцем в грудь, – делал слепок лица покойного. А что, как многие великие, знаменитые скульпторы – Меркулов, Кербель, Цигаль, Манизер, Томский – какие имена! Сергей Меркулов говаривал, что всю жизнь перед ним в грозном величии стояла смерть, ею венчалось всё: красота, безобразие, талант и бездарность – он снял более 300 масок сильных мира сего, после его кончины некоторые из них передали в Третьяковку, но они никогда не выставляются. Не всех смерть умиротворяет, на некоторые просто невозможно смотреть; мёртвые лица многих, многих деятелей запечатлели их скверну, интриги, двоедушие, низкопоклонство – душевные, если были таковые, и физические муки. Следы преступлений, пороков и последней борьбы со смертью слишком явственны на их лицах. Последнее выражение лица Дзержинского кажется ужасным, маска Якова Свердлова – воплощение страха, палач царской семьи сам не хотел умирать… – Подозёров вынул ещё один слепок, подержал в руках и засунул обратно, под клеёнку, – … эту и показывать не буду, эта из коллекции нашего Питерского художника Давыдова, они хранятся у него в мастерской, мне вот дал снять копию, этот гипс меня особенно поразил. Он с лица бывшей ткачихи и бывшего министра культуры Екатерины Фурцевой… умерла в ванне, была уже не у дел, за что-то её сняли… маска навек отразила чудовищную агонию, лицо ее искажено нечеловеческим страданием, скорченное, будто бы в адском пламени…

Все помолчали, опять стала слышнее музыка, теперь пел Вертинский, красиво интонируя и грассируя: «…ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль, ничего теперь не надо вам… никого… теперь… не жаль…».

Некоторых из нас передёрнуло, а великолепный грустный Пьеро, опять в тему, запел: «…где вы теперь, кто вам целует пальцы…».

Хижа, разливая по стаканам, бормотал: «…где-где… каждый там, где надо, кто в Круге первом, кто в Геенне огненной, а кто и в Элизиуме, а некоторые и в Раю…», разлив, обратился к Подозёрову:

– Миха, а ведь можно снять маску и с лица живого человека, снял бы с меня, глядишь – пригодится… Давай, в ноздри трубочки, и об условных знаках договоримся на случай, если что не так. Ведь весь древнеримский портрет на этом основан, я тоже хочу – лары и пенаты… обещаю терпеть и совсем не гримасничать. А правда, что маски, снятые с живых людей, кажутся мертвыми, а с мертвых – наоборот, живыми?…

– Вот допьёмся до положения риз, и будет лицо, как у мёртвого! Ну, давай, сниму и с тебя, как-нибудь потом сделаем…

Михаил пошарил на другой полке, достал что-то пёстрое, яркое и красивое… – Ура! – это оказались венецианские изысканные карнавальные маски, все похватали, понадевали. Подозёров покрутил магнитофон, зазвучал менуэт Вивальди, и мы все, разбившись на пары, соприкоснувшись мизинцами высоко поднятых рук, в свободных руках держа стаканы, пошли плавным менуэтом – сначала не в лад, потом приноровились… Нина-Коломбина с безымянным скульптором-Арлекином; Цветков-Пьеро с Мораной; Адик-Ардженто с Дамой Валери, нацепившим какой-то платок юбкой вокруг талии; Андрей в Бауте-Казанова с Леной-Луной; Алёша-Дож с Алёной-Маркизой; Павел-Дьявол с Дамой Либерти с павло-посадским платком вокруг пояса; седой Панасюк-Кот с маской-Солнцем; неопознанный-Вольто с неизвестным Доктором Чума… Кавалькада пар, лавируя меж белых гипсов, подставок и теней, то скользила в проём дверей, то странно разделялась и двоилась за лестницами-стремянками и разнокалиберными Лениными, иногда отражалась в наклонно висевшем в простенке зеркале…