Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

– Какой-нибудь братушка? – осведомился Редин.

– Батюшка. Я его неплохо разглядел – он в прошлый вторник благословлял меня в том храме, что на Полянке. Мы с ним тогда еще поспорили по поводу служебной просфоры для проскомидии – я предложил ему некоторые добавления в ее состав, чтобы было удобней вырезать агнца, а он ответил мне, как какой-то дзэнский мастер: «За окном дожди, на стекле паук». Ну, а сегодня он попал в меня обглоданной куриной ногой: не целился, конечно, но рубашку испортил. Гад, конечно…

– Конечно, – усмехнулся Редин.

– Рядом с ним сидела грудастая блондинка.

Женщине мало одного мужчины, мужчине много даже одной женщины; в бесконечных мифах об Исиде и Осирисе – в тех из них, где их матерью считается небесная богиня Нут, – Исида с завидным постоянством пыталась воскресить мумию своего возлюбленного: у них общая мать, но она хотела от него ребенка, ее мозг кокетничал и не подпускал к себе кровь; возводя критичность в ранг абсолюта, Редин помнит, как в четырехкомнатной квартире на Беговой его попросили продегустировать несколько сортов вина, налив в каждый бокал по чуть-чуть.

Размышляя о даосском ощущении неба, о том, что небо – это великая сеть, Редин слил все вино в большую кружку: «Чтобы нормальный глоток получился». Так он сказал. Окинул собравшуюся публику долгим взглядом и не посоветовав им искать утешения в религиозной литературе.

«Я приблизительно предполагаю, Олег Сергеевич, кем ты останешься в памяти потомков».

«Только не надо, Редин, переходить на личности!».

Придет конец. Уже пришел. Когда за свечкой отошел: сделав нормальный глоток, Редин в тысячный раз убедился в своей неготовности окосеть от столь слабой дозы. Неназойливо владея ситуацией, усваивая Марину Егорову под «Bridge over troubled water», пикируясь с ней по поводу Человека – каким он должен быть, с кем ему следует спать, на что ему позволено положить.

Сейчас у него дома лежит нормальная рыба, и утром он будет ее есть; на его знаменах траурный крап – не теперь, но тоже будет. Пока еще ночь… сияй же жемчужная река, подступай рвота, прыгай по натянутым кривым моего взора расхристанный дрозд. Как по проводам.

Словно бы по линейкам нотной тетради узнавшего о переизбытке невесомости алеута.

– Батюшка с грудастой блондинкой? – поинтересовался Редин у вновь проигравшего Стаса Зинявина. – Пускай… Ради бога. Я не вижу в этом никакой патологии. Какая у него была машина?

– Вроде «десятка».

– «Десятка» ему по карману. Да и блондинка, если и не по карману, то чем-то он ее все-таки привлек – модернизируется, Стас, наша православная церква. Оставаясь верной постановлениям семи первых вселенских соборов, идет себе…

– Они, – нехотя вмешался Зинявин, – не очень не признают слово «модернизируется».

– А что признают?

– Им нравится, когда говорят «актуализируется».

Станислав Зинявин говорит с таким уклоном, чтобы в голову Редина даже на секунду не пришла мысль его избить. Взвешивая каждый издаваемый звук – тем же тоном, который выбирает уже уволенный тренер для беседы с психованным звездным форвардом: «Ты снова ничего не забил, но не кори себя, Саша, поверь на слово стрелянному воробью: сегодня ты хорошо не забивал»; Зинявин запарывает сложнейший удар от трех бортов, Станислав бы с удовольствием принял приглашение женщины, услышав от нее: «Добро пожаловать в меня» – у Станислава прекрасный шанс занять призовое место на конкурсе «Кто тише всех занимается любовью».

Он бы пришел на него в фланелевой ночной рубашке, она бы распустила свои чувства, как волосы: Зинявин и она. Он и мрак – в свете же нет тайны. И в дневном, и в электрическом.

Станислав включает сюда и Вышний.

Включает, выключая.

– Батюшка, – сказал Зинявин, – мог привлечь ту блондинку не только деньгами. По собственному опыту знаю, что не только. Я про старика и морковный сок не рассказывал?

– Вслух еще нет.

– Ну, и пусть…

– Ладно, ладно, – сказал Редин.

– Два года назад у меня была охочая до этого дела женщина; я ее… как же я ее, рьяно, в натяг, не зная предела, ну так… приблизительно – когда она от меня ушла, старик в моей кровати ее не сменил. Тут будь спокоен. Даже мысленно не представляй обратного. – Зинявин нарочито угрожающе замахнулся кием. – Пробелы в памяти у меня случаются, но не в упомянутом мною случае. Не в нем.

– Слово?

– Честное, благородное, – сказал Зинявин.

– Продолжай, – промолвил Редин.

– С данной милашкой я придерживался своего обычного принципа, имеющего существенные различия с обычными для остальных – я закоренело полагаю, что мужская сила состоит не в том, чтобы причинять женщине как можно больше проникновений. Как можно больше и как можно дольше: я исхожу из того, что лично мне надо совсем немного – раз, два и доволен. А она не довольна. В этом и есть мужская сила. Подтверждение характера, если угодно.