Константин Кропоткин: Счастье. Идеально. Любовный романс

У них было так заведено: Рита говорила глупости, а Вера ответствовала на языке разума. Одна сеяла хаос, а другая его усмиряла, – и все было дурачеством, не по-настоящему.

– А у соседа есть гитара и мопед, – сказала Рита.

– Одинокий? – спросила Вера.

– Когда это кому-то мешало? – и дохнуло юностью, веселыми глупостями их общих московских лет.

Вере отвели дальнюю спальню. За нее Олегу пришлось доплатить. Рита попросила, чтобы он не говорил Вере – для подруги и сам французский вояж был не по карману, в чем та, конечно, не призналась бы и под страхом смертной казни. Она содержанкой никогда не была и быть ею не хотела.

В той спальне стояла огромная кровать удобной высоты; узкий старинный шкаф закрывал собой дверь в другую комнату; единственным украшением монашеской комнаты был антикварный ночник на прикроватной тумбочке: крохотная лампа с абажуром из блекло-розовой ткани.

– Какой вид, ты посмотри, какой вид! – с преувеличенным восторгом воскликнула Рита, толкнув наружу зеленые ставни.

Внизу по серовато-коричневому полю тянулись ряды оливковых деревьев, будто покрытых пылью, – карликовых, скорбных. На другой стороне поля, далеко, был виден забор из фанерных щитов, какие-то клети – там был, наверно, крестьянский двор.

– А комната большая, – оглядываясь, сказал Олег, – Больше, чем наша.

– Давайте поменяемся, – немедленно предложила Вера, – Зачем мне этот траходром? – она посмотрела на кровать.

Олег кашлянул – в его прохладном мире обычно говорили обиняками, без веселых грубостей.

– Нет, мы не будем меняться, – сказала Рита, – Хочешь, я дам тебе платок?

– Зачем? – спросила Вера, – От солнца?

– Будешь махать из окна, и тогда вечером к тебе в окно заберется горячий французский крестьянин.

– И поцелует горячим французским поцелуем, – сказала Вера.

– Ну, я пошел, займусь грилем, – сказал, отступая, Олег.

Они были две халды, а он – приличный человек.

– Давай, иди, – сказала Рита, – а мы пока тут друг друга пощекочем, – а сама все глядела на деревья, на поле, на даль такую дальнюю, как не бывает в городах.

Они остались вдвоем.

– И вот я здесь, – плюхнувшись на кровать, сказала Вера, – Какого хера?

– Такого, – повернувшись к ней, сказала Рита.

«Я тебе очень рада», – хотела сказать она, но промолчала, потому что слова были б излишни, все следовало по умолчанию: они были подругами такими давними, что приходились другу другу даже больше, чем родственниками. Так, по крайней мере, чувствовала Рита.

И шорты сошлись, и топ подошел – Вера и впрямь сильно похудела.

– Совсем девочка, – сказала Рита.

Вера погладила себя по животу, по бедрам.

– Да, надо бы набрать пару кило. Висит все.

– Ешь побольше.

– У меня нет аппетита.

– Давно?

– Как началось, так и пропал. Я не хочу сейчас об этом говорить, – сказала Вера, а Рита не стала настаивать.

Со двора потянуло дымом.

– Здесь приходится жить по местному времени, – проходя по темному коридору второго этажа, сказала Рита, – Осторожно, у комода острые углы, я уже два раза билась, – и ступила на терракотовые плиты лестницы, ведущей вниз, – Рано утром петухи будят, а вечером темно и мошкара, не улице не посидишь.

– Тут и петухи есть? – сказала Вера.

– Есть. К нам по утрам приходит полосатый кот.

– Это плохо.

– Что?

– Что петухи, – сказала Вера, – Мне выспаться надо. Мне надо обязательно выспаться.

– Ничего. Как проснешься, так и заснешь. Тут воздух, хорошая еда, тепло, даже жарко. Конец августа, а тут тридцать градусов.

– А у нас сейчас все тридцать пять, – сказала Вера. Они вышли на террасу и встали под раскидистой акацией, дающей светлую нервную тень.

– Зато у вас там петухов нет, – сказала Рита, – И лягушек. Представляешь, тут есть и лягушки.

– Фу, – сказала Вера.

– Красивые, зеленые. Они живут в колодце, – Рита показала пальцем; в ожидании сумерек французский колодец напоминал могильный памятник.

– Хорошо, – сказала Вера, – А какие еще у нас планы?

– Никаких. Или что? – крикнула Рита в куст олеандра, усыпанного розовыми цветочками, – Мы пойдем покорять горные вершины?! – там, под навесом Олег создавал хозяйственный шум. Оттуда и чадило.

– Пойдем! – крикнул он в ответ, – Я не против!

– А я против, – сказала Вера, – Мне надо отдохнуть и выспаться, – и снова это трагическое лицо.

– Да вернут тебе этот чертов чемодан, – Рита была готова рассердиться, – Кому он нужен?

– Мне, – сказала Вера.