Виктор Минаков - Дом невезения. Рассказы и фельетоны

– Вы ошиблись! – кричу. – Меня надо в провизорное отделение, а вы меня прямо к больным! Я здоровый! Я здесь заражусь!

В панике я кричал еще что-то.

– Не заразишься, – сказали за дверью. – Не целоваться же с ними ты будешь. Никаких провизорных палат у нас нет. Больным едва места хватает… Брось шуметь, говорю!… Завтра будет врач, с ним и решай свой вопрос!

Ребятишки тоже стали меня успокаивать: «Ты, дядя, не бойся, ты не первый здесь так: пока мы лежим, уже двоих клали сюда на обследование».

– Неделю продержали и выпустили, – уточнил самый старший.

– Нет, они сейчас в третьем боксе лежат, – поправляет другой, но первый его не слушает.

– Вот и Володя тоже обследуется…, – он показал на розовощекого пацана, который, когда меня привели, лежал на кровати под простыней, я его поднял своим шумом. – Его два дня назад положили…

– А вы? – спрашиваю у других.

Они, оказывается, прибыли сюда уже точно с желтухой. Один лежал десять дней, другой – десять, потом – двадцать и больше…

– За сколько же время излечивают эту болезнь?

– По норме – за двадцать один, а у нас она затянулась… Может, по второму кругу пошла?… Вот, на которое место вас положили, так он больше сорока дней здесь лежал.

Видя, как ребята лихо щелкают картами и мусолят пальцы, я думал: «Если эта болезнь способна возвращаться, ребятам отсюда не выбраться и во век!.. А розовощекий Володя обязательно пожелтеет»…

Время будто остановилось. Ребята убивали его игрой в карты. Больше делать там нечего: радио нет, телевизора нет. У ребят все же – занятие. А я?.. Я посмотрел на кровать, которую отвели мне, на ней, точно, уже кто-то валялся, наверно, один из ребят. Рядом с кроватью – тумбочка, на ней и внутри – старые газеты, корки хлеба и тараканы. Здоровенные, как созревшие желуди. Смотрю на все это и думаю: «Наверняка здесь кучи бацилл копошатся!» Боюсь браться за ручки дверей, за краны, кровать, тумбочку. Нам через амбразуру в стене подали ужин, я не мог его есть, не дотронулся даже.

Ночь была кошмарной. Лечь я боялся – черт ее знает, какая это постель?! Ну, поменяли, думаю, они простыню, наволочку… Матрас – тот же, на нем до меня десятки лежали, если не сотни. Не все же они, наверно, такие, как я – недотепы!.. Как я проклинал тогда свою доверчивость и наивность!

Чуть стало светать, я опять начал высаживать дверь. Стучал, покуда не появился врач – до него дошло, кажется. Перевели сначала в коридор, потом в другую палату, сказали, что «чистая».

Три дня я в ней был в одиночестве. Никакой «желтухи» у меня не оказалось, конечно, однако целых два месяца – весь инкубационный период, я всматривался в зеркало со страхом… Но повезло – тогда выкрутился…

Зашел потом к своему терапевту, специально зашел, рассказать, как все обернулось. Она краснеет, лепечет только: «А нам говорили, а нас так учили…». Она институт недавно закончила, и знает только – как должно быть, а – как есть, еще не освоила… Ну, скажите, как ее не бояться такую?!..

– Впрочем, старые врачи тоже не лучше, – подумал и заключил Семин. – У тех заботы перебивают ответственность. Семья, дети. Тебя выслушивает, а у самой в голове… Рассеянность может быть хуже незнания.

И он рассказал нам про то, как ему вырезали шишку при местном обезболивании, не проверив реакцию его организма на новокаин.

– Вырубился моментально! Потом чувствую, как меня по щекам хлопают, и голос издалека-далека: «Отходит, кажется, губы начали розоветь». Глаза открыл, а вокруг – вся больница. В вене – игла: капельницей из шока выводят! Чем не покушение на жизнь?!..

– Шишку-то вырезали? – спросил практичный снабженец.

– Вырезали. Хирург, та свое дело сделала. Она ж не за анастезию отвечает, а только за шишку. Резала, пока надо мной другие возились. И заштопать успела и сама вымыться. У нее задача – шишку отрезать, хоть с трупа!

После колхоза мы дружно наверстывали упущенное по работе и думали над загадкой: считать ли за мудрость начальства то, что оно сделало с нами – остановило на месяц работу, а план оставило прежним. Когда стало понятным, что мудростью здесь и не пахнет, что план нам не вытянуть, энтузиазм заметно упал. А тут прошел слух, что у Семина опять что-то стряслось. На этот раз что-то с зубами. Он ходил хмурый и раздраженный, несколько раз отпрашивался с работы и возвращался еще мрачнее. «Опять попал в переплет!» – сообщил Петин, и мы, четверо из тех, что были вместе в колхозе, затащили Семина в пустовавший кабинет секретаря партийной организации и прямо спросили, что с ним сейчас происходит?