Виктор Минаков - Загогулина. Рассказы, фельетоны, памфлеты

Шакин достает из своей папки чистый листок и быстро рисует разрез колодца.

– Вот он – прорвавшийся грунт. Теперь… Опускается гофрированный шланг, на его конце – стальная труба, а в ее самый конец подается от компрессора воздух. Получается водо-воздушная смесь. Пульпа… В колодец в это же самое время подается вода. Совхоз сначала качал ее через пожарную помпу, а потом мы свою центробежку пустили… Так вот, получается разность удельных весов в трубе и в колодце, и смесь выдавливается на верх. Так здорово получается – прямо черная масса идет! За час сантиметров на сорок грунт понижается!

Лемех дотошно выспрашивал все технические подробности, Кусаев и я тоже внимательно слушали: с таким методом до сих пор нам встречаться не приходилось.

– А через щель? – уточнял Лемех. – В это время новый плывун разве не поступает?

– Может и поступает, но очень немного: мы же воду в колодец закачиваем до полна. Создается противодавление… Вот, когда грунт понизили, воду насухо откачали, вот тогда он и попер!.. Но это уже не страшно: щель, хоть и длинная, но она узкая, чеканится быстро. Сегодня они ее всю зачеканят, раствор за ночь встанет, а завтра с утра продолжат зачистку до самого дна. Афанасий так обещал. Ну, мужи-и-к! Светлая голова! А на вид – ханыга-ханыгой!

– Н-да, – произносит задумчиво Лемех. – Что ж, будем надеяться… Ты, Шакин, завтра снова туда. Если все будет так, как ты говоришь, то запускай оборудование и возьми заключение в совхозе об исправности водопровода. Без него ты мне здесь не нужен!.. А мужика этого больше, чем надо, там не держи: он свое дело сделал. Пришли его с попуткой сюда, за расчетом.

Мы расходились под осуждающим взглядом начальника: еще бы, сиволапый алкаш утер нос заносчивым специалистам! А меня на Лемеха сжигала обида. Я почти не выходил из своего ПТО, делал вид, что завален работой.

Об Афанасии в конторе сочинялись легенды. Когда его доставили из Грачевки, на него выходили смотреть как на знаменитую личность, как на звезду. Я не ходил. Мне даже встречаться с ним не хотелось. Слышал, что рассчитали его без задержки и домой повезли на машине начальника. Большим деньгам его никто не завидовал: знали, что он получил их за дело.

Жизнь в ПМК вошла в обычную свою колею, но только не для меня. Я чувствовал себя незаслуженно оскорбленным, и при встречах с Лемехом был подчеркнуто официален.

Как-то в пятницу вечером, когда в служебный автобус, развозивший работников ПМК, уже почти все ушли из конторы, и я торопился туда же, в отдел зашел Лемех.

– Задержись, Владимир Михайлович, – мягко произнес он. – Поедешь со мной. Нам надо объясниться… Ты на меня не сердись… Не обижайся… Мы, по сущности, еще мало знаем друг друга…

Когда же мы подъезжали к городу, Лемех спросил:

– Давно не был у Алексея Васильевича?.. Давай возьмем бутылочку коньяка и заглянем к нему? А?.. Я ему все-таки пообещал насчет ремонта домишки. Как ты, не против?

– Я, конечно, не возражал.

Вот такие картины в различных их сочетаниях и последовательностях, с различными степенями подробностей прокручивались в моей памяти. Они помогали мне отключаться от безрадостной больничной среды и коротать время, которое тянулось здесь, как резина, и совсем не казалось чем-то бесценным.

Вчера Нина Петровна сказала, что язву у меня обнаружили, но она не большая и сейчас в положении ремиссии, что означает период затишья. Через два дня меня выпишут.

– Все будет у вас хорошо, – уверяла Нина Петровна, – если будете выполнять мои советы и наставления.

Советы были такими: регулярный прием лекарственных препаратов, диетическое питание и, главное, спокойная жизнь.

Ну что же, буду стараться их выполнять, тем более, что и последнее осуществимо: до конца года еще далеко, с Лемехом мы, похоже, сработаемся, авария ликвидирована, других таких быть не должно – другие проекты просты, как огурец. А если все же что и случится, тоже не катастрофа – на свете есть Афанасий с его арсеналом уникальных знаний и опыта.

Мне очень хотелось (и до сих пор не пропало это желание) разгадать феномен Афанасия, выяснить, как он обретал свои знания, где и кем он работал в Сибири, что заставило его сузить круг интересов до шабашек и выпивки, так неряшливо одеваться. Но, увы, ничего пока что не получается. Афанасий уходит от подобных вопросов, замыкается, сразу хватается за стакан. Свою прежнюю жизнь он свернул в лаконичную формулу: «У нас в Сибири», и в ту жизнь никого не пускает.