Виктор Минаков - Калейдоскоп. Рассказы, фельетоны, миниатюры

– Молодец – сказал Хиврин, выяснив все нюансы поездки. – Теперь впрягайся в работу. С новыми, так сказать, силами.

– Молодец! – похвалил и директор, просматривая командировочные документы, принесенные Зубовым. – Сам шайтан теперь ничего не докажет. Ловко ты с Волгоградом придумал! Как ты их там обхитрил?..

– Сказал, что по снабжению приехал.

– Молодец! – повторил директор и утвердил отчет. Потом, протягивая Зубову бумаги, лукаво спросил, – С Ирбеком Константиновичем уже встречался? Рассказывал?..

И поняв по растерянному виду Зубова, что тот даже не подумал об этом, Шандалов усмехнулся:

– Ну, ничего, ничего. Я сам ему доложу.

Зубову вдруг стало жарко. Лоб его покрылся испариной, в голове затрепыхалась паникерская мысль: «Каким же неблагодарным и мелкотравчатым я выгляжу в его представлении?». Он неловко принял утвержденные документы, неловко повернулся и, опустив глаза, поспешно вышел из кабинета.

Многие в нашей конторе считали, что Коля Брагин – позер. Они исходили из убеждений сомнительных в том, что облик каждого человека должен гармонировать с его притязаниями. Здесь у Брагина наблюдался полный контраст. Он был худощав, если не сказать, что худой, был ниже среднего роста, имел толстый нос на вытянутом губастом лице и оттопыренные крупные уши. За них кое-кто называл его Кроликом. Хорошими у него были только глаза. Большие, серые, ясные. Очень выразительные глаза. Одевался он скромно, только в изделия ширпотреба.

При такой незначительной внешности Коля Брагин имел бойцовский, амбициозный характер. Свое мнение он обычно высказывал первым, в твердой, категорической форме. И если оно расходилось с другим мнением, сказанным кем бы то ни было, пусть даже крупным авторитетом, пусть даже нашим начальником, он свое азартно отстаивал. Отсюда, наверно, неодобрительное – позер. Говорили, что задиристым поведением он старается прикрывать свою серую личность.

Я Колю Брагина знаю давно, и с таким утверждением я не согласен. В том, что он личность, но только не серая, мне приходилось убеждаться неоднократно.

Однажды мы с ним возвращались домой из затянувшейся командировки. Кошельки наши были пусты, поэтому на предложение Коли – зайти в кафе и подкрепиться перед отлетом, я отрицательно мотнул головой и показал ему один палец.

– Ничего, – благодушно протянул Брагин, – у меня тоже есть рубль.

Да, я говорю о тех временах, когда рубль был еще полноценной монетой, когда многие цены давались в копейках, а за полтинник можно было двоим доехать до города из любого аэропорта.

Кафе работало в быстром, удобном, казалось, для пассажиров ритме. Полная румяная женщина прямо жонглировала за прилавком буфета, так, что покупатель здесь не задерживался. Не каждый даже успевал закончить начатую фразу, как получал желаемое и, под торопящим взглядом буфетчицы, суетливо отсчитывал деньги. Потом, уже зараженный этим ритмом, он, схватив в обе руки тарелки, стаканы, отбегал к высоким круглым столам, поспешно проглатывал пищу и, позабыв отнести к месту сбора посуду, снова бежал, теперь прямо на выход.

Так же быстро начали обходиться и с нами. Выставив два стакана светло-коричневой жидкости и пару пирожных, продавщица хрипло назвала сумму и уже слушала заказ следующего.

Кофе был теплым и малосладким. Я об этом сказал Брагину, но он о чем-то крепко задумался и ответил не сразу.

– Тебе не кажется, что нас обманули?

– Имеешь в виду это? – показал я на кофе, – Разбавили?

– Не только… Ты сколько ей заплатил?

– Восемьдесят пять, а что?.. Она столько сказала. Я рубль ей дал, а она пятнашку назад сунула. Восемьдесят пять и выходит…

– А надо было – семьдесят восемь. Если это все того стоит… Считай: кофе – по семнадцать копеек, пирожное – по двадцать две. Семьдесят восемь!.. Ворюга!..

Коля сердито смотрел на буфетчицу. У него вдруг стало дергаться левое веко. Это была плохая примета. Я знал, что Коля самолюбив, что он до болезненной щепетильности не выносит обмана, в каких бы размерах и формах он не проявлялся, воспринимает обман как самое низкое, гнусное личное оскорбление.

Я к обманам относился иначе: считал, что человек, обманывая других, оскорбляет и унижает, прежде всего, себя. Однако в этот раз, признаю, я был не прав: не было и намека на то, что женщина, продолжавшая сновать за прилавком, чувствует себя чем-то униженной. Необузданной – да! Но никак не униженной. Лицо ее было красным и хищным, а крупный торс – непомерно раздутым, и вся она напоминала гигантского насосавшегося клопа. Даже белый халат не гасил это сходство.