Виктор Соломоник - 40 дней ровы

Маунти замолчал. Он ждал от меня вопроса. Но я не стал спрашивать.

Я хотел узнать. Однако желание не подыгрывать Маунти, не делать того, что он ждет, – было намного сильнее. Маунти молчал, но шел сзади. А потом шаги смолкли.

Я замедлился. Думал, Маунти не выдержит и скажет. Он должен сказать, но, возможно, для него обыграть меня в этом маленьком поединке было принципиально.

Что делать? Спросить? Или идти дальше? Шаг. Если спрошу, ничего хорошего не будет. Еще шаг. Но какая «главная причина» меня может остановить? Шаг. Может, я должен знать это? Может, знание поможет мне успеть? Еще шаг. Я не выдержал, остановился и спросил:

– О чем я не догадываюсь?

Голос Маунти раздался прямо над ухом. Все это время он бесшумно двигался следом. Я читал в его голосе ехидную брезгливую улыбку победителя.

– Ты теряешь смыслы. А сегодня – только седьмой день.

Слова Маунти опять ровой начали врастать в мое сознание. Зачем я спросил? Зачем ввязался опять? Я действительно теряю смыслы. Зачем я борюсь с ровой? Какой в этом смысл? Зачем это мне? Это же не моя рова, не мои оливы, не мои проблемы. Они все равно опять зарастут. Что я здесь делаю? Сегодня только седьмой день. Или осталось еще семь дней? Это большая разница. Как сказал Маунти? Где он? Как всегда, скажет и исчезнет.

Но… подожди… Я потерял смысл до того, как пришел Маунти, и он просто это озвучил. Или он озвучил и я начал терять смысл? Что, если его слова стали причиной потери смысла? Что если он – первопричина? Маунти как-то связан со злом. Его зло легко проникает в меня.

Я о чем-то думал до Маунти. О чем-то важном. И что-то светлое было.

Зачем я участвую в том, что считаю неверным! Точно!

Этот вопрос задала Марианна. Мне хотелось верить, что она существует. Пусть даже во сне. Даже воспоминание о ней давало облегчение, свет и надежду. Что-то хорошее и светлое должно быть в окружающем меня мире.

Зачем я участвую в том, что считаю неверным? Почему я ввязался в Пражкин бред с гробами? Боюсь испортить с ним отношения? Боюсь, он меня выгонит? Боюсь, он меня бросит? Но я знаю его всего несколько дней. И очищаю его оливы от его же ровы. Или это я для себя очищаю? Здесь у меня не было четкого ответа.

А еще я боюсь, что Пражка может меня… да-да… слово не хотело выходить. Я боюсь, Пражка меня убьет. Зачем ему это? Но убил же он… или еще убьет… кого-то… Кого?

Драка отвлекает от любых мыслей, добрых и злых. Я ввязался в драку с Ровой. Маунти сказал, что силы уже не те. Врет он. Он сказал, что смыслов нет. Врет он. Есть смыслы, и силы есть. Надо уничтожить Рову. Надо очистить всю сотню деревьев. Это единственное, в чем я был уверен на сто процентов. По крайней мере сейчас.

Романо тоже очищал оливы от Ровы. Романо сидит в окружении бутылок и пьет. Но Романо не пьет. Романо не может говорить. И Романо принес мне инструменты. Кто он такой – этот Романо?

Кто он такой?

Я приходил в себя после пытки мазью. Руки остывали. Пражка внимательно смотрел на меня.

– Кто он такой и откуда он?

Пражка говорил неохотно, с большими паузами. Казалось, каждое предложение доставляло ему боль. Как всегда, когда он говорил о прошлом. А Пражка в основном говорил о прошлом.

– Романо появился три года назад. Он сказал, что был другом отца. Но я его не помню. Романо заявил, что отец ему обещал при жизни какое-то сокровище, какую-то очень ценную вещь, дорогую для него, как память. Что-то в виде шкатулки. Внутри вроде как ничего не было, но она как-то по-особенному открывалась. И самое ценное в этой шкатулке – смотреть, как она открывается. Вместе с этим раскрывалась какая-то тайна, насколько я его тогда понял. Но понимал я его слабо, он уже тогда плохо говорил. Я отвел его в гараж, показал на «шкатулки», которые остались от моего отца. Сказал, вот все, что мне досталось в наследство, – больше ничего нет. И если ему приглянулся какой-то гроб, то он может его забирать, – Пражка печально улыбнулся. – Романо сильно расстроился тогда, у него на эту шкатулку очень большие надежды были. Она его спасти должна была. По его словам, и опять-таки если я его правильно понял. Он попросился пожить и помочь по ферме. Я согласился. Как хочешь, мне-то что. Комнаты свободные. Выбирай. И работу выбирай, какая нравится, – здесь ее полно.

– Деревья! Отца? Родил отец? – спросил Романо.

– Посадил? Ну какие-то и отец, какие-то отец отца, а многие уже были, когда купили эту ферму.

– Хорошо. Хорошее, чем хорошо, – обрадовался Романо. – А чернь? Чернь давно?