Александра Беденок - Памяти моей исток

– Вы что, в свинушнике живёте? Выйди сейчас же во двор, проветрись и дверь оставь открытой, – не унимался дед.

Мужики, прослышав о ненависти Писаренка к испорченному воздуху, устраивали на конюшне спектакль. Кто-либо, почувствовав гул в животе, тихонько подсаживался к деревенскому чистоплюю и вдруг – шарах! Во всеуслышание! Под общий гогот мужиков Кузьмич, сменившись в лице, резко поднимался и, обложив шутника по матушке, уходил.

– Шоб тебе, боров проклятый, ж… попрыщило, – бурчал он по дороге. Нашли смешное, ржут, как жеребцы стоялые. Хорошо, если дома уже все спали. Тогда он, неслышно прикрыв дверь, выходил на порожки хаты, усаживался, доставал кисет с махоркой, неспешно скручивал цигарку и курил, курил, пока не успокаивался.

– Батько, чё ты не ложишься, поздно уже, – участливо спрашивала Дуня.

Ох, эта Евдокия… Любовь давно прошла, в памяти осталась лишь внешность далёкой молодости: стройная рыжеволосая казачка, одетая по крестьянской мерке богато и красиво. В семье она была единственной дочерью среди трёх братьев, жила белой горлинкой «промежду сизых простых голубей», никакой работой не обременённая, избалованная всеобщим вниманием и заботой. Старший брат, Василий Зенец, уже присматривал для сестры жениха, чтоб не из бедных был и обязательно казачьего рода, как и многочисленные Зенцы в станице.

Два брата работали в обширном подворье по хозяйству вместе с отцом. Была своя кузня, которой заправлял Васька. Его так и звали в станице – Зенец-кузнец. Для работ в поле брали людей со стороны, в основном пришлых мужиков. В сенокос требовалось много народу, сезонная работа хорошо оплачивалась. Так в косарях у Зенцов появился Иван Писаренко, семья которого года два как обосновалась в Подгорной. Вот и приглянулся хозяйской дочери кудрявый Ваня. И стала она по вечерам тайком бегать на свидание к певуну и танцору, на которого поглядывала не одна девка. Прослышав про связь сестры с нанятым работником, Василий решил поймать пару на гульках и проучить слишком смелого ухажёра. ГолубкИ сидели на бревне, Ваня что-то рассказывал, Дуня тихо посмеивалась. На сестру цыкнул, чтоб шла домой, а Ивана оставил для душевного разговора.

Дуня со страхом ждала появления брата, уже перевалило за полночь, а его всё не было. И вдруг она услышала тихий, вперемешку со смехом разговор двух людей, по голосу узнала брата и Ваню. Господи, спаси и помилуй, всё обошлось по-мирному. Думала, забьёт до смерти ухажёра здоровенный братка, у него же кулаки с кувалду. Наконец цокнула калитка, и Василь спокойно прошёл мимо согнувшейся на завалинке сестры; открывая дверь в хату, буркнул: «Иди спать, страдалица, завтра обо всём поговорим».

Убедить родителей в выборе дочери было трудно, но Василь умел договариваться с отцом. К матери мало кто прислушивался, потому как, к стыду казачьей семьи, любила она выпить. В широкой длинной, расширенной книзу полипольке без застёжек изнутри был пришит карман того же цвета, что и подкладка. В нём-то и хранилась плоская бутылочка с самогоном. Свернёт, бывало, в сторонку от идущих в церковь баб, приподнимет к голове край полипольки, клок-клок из бутылочки – и пошла догонять попутчиц. В церкви народу много, время от времени надо было глубоко кланяться, а разморенная горячительным Зенчиха, уже плохо стоявшая на ногах, не удержавшись, ткнулась головой в чью-то спину. Женщины зло шикали на неё, а усердная богомолка, потеряв опору, плюхнулась на пол. Услышав возню, недопустимую правилами поведения в церкви, подошёл служка, помог подняться несчастной с пола и, тихо уговаривая, повёл к выходу.

– Побойся бога, женщина, грех в таком виде приходить в храм. – Эт в каком таком виде? Ты меня что, поил? Или видал, как я пила? – шла в наступление пьяная баба, протягивая растопыренную пятерню к жидкой бородёнке дьячка.

Тот поспешно отошёл в сторону и кликнул церковного сторожа, чтобы он проводил больную женщину до ворот. Если бутылочка уже была пустой, то по преодолению не столь короткого расстояния от церкви голова Зенчихи становилась почти не затуманенной, а то и совсем светлой, как стёклышко, и, уморенная дорогой и долгими церковными бдениями, она ложилась отдыхать. Но как бы собака в клубок ни свернулась, всё равно кончик хвоста где-нибудь виден. По запаху домашние догадывались, что хозяйка дома изрядно приняла на грудь.

Из-за пагубного пристрастия семейные вопросы привыкли разрешать без её участия. Добившись согласия отца на замужество сестры, Василь, ставший настоящим товарищем будущего зятя, радостно объявил влюблённым голубкАм, что можно предстать пред очима родителей, чтобы попросить благословения на брак.