Владимир Рунов - Особняк на Соборной

В 1930 году в Берлине выходит двухтомник Троцкого «Моя жизнь», где не жалея эпитетов и аргументов, он мажет генсека красками самых вонючих оттенков. И это во времена, когда восторженный народ тащит по праздникам через кумачовые площади гигантские изображения усатого вождя и самозабвенно поет из картона репродукторов, развешанных по всей стране: «Сталин, наша слава боевая! Сталин, нашей юности полет…».

Иосифу Виссарионовичу доложили о выходе книги и фельдсвязью немедленно доставили несколько листочков с самыми скабрезными выпадами. Вождь внимательно, буквально построчно все прочел, потом скрутил страницы жгутом, запалил спичкой, прикурил трубку и бросив факел догорать в хрустальную пепельницу, вынес окончательное решение:

– Пэтух бэшеный!

В книге Троцкий вспоминает свои беседы со Склянским. Сегодня мало кто знает, кто «сей таков», а между тем Эфраим Маркович Склянский, врач по образованию и неукротимый большевик по убеждениям, служил при Ленине на высшей оборонной должности – председателем Реввоенсовета республики, причем заступил на нее в восемнадцатом году, 26 лет от роду. Надо ли удивляться, как по-молодецки он был крут, самонадеян и непомерно честолюбив, благо высокий пост и покрови тельство Ленина позволяли себя так вести. Однажды, во время боев за Царицын, когда конная лава атамана Краснова заставила красноармейцев разбежаться, бросая станковые пулеметы, он устроил показательную вы волочку троице «усачей», руководящих обороной города: Буденному, Ворошилову и Сталину, обвинив их в полном непонимании характера современного боя. Покидая вагон Главнокомандующего, увешанный маузерами, шашками, бутылочными гранатами, взмокший до галифе Буденный пообещал «к такой-то матери »взорвать вагон, себя и председателя РВС.

Сталин, тоже поставленный по стойке «смирно», до черноты темнел рябым лицом и хрипло успокоил Буденного многообещающей фразой:

– Сэмэн! Молчи… Пока!

Вернувшись в Москву, Склянский с порога спросил у военного и морского наркома Троцкого:

– Скажите мне, что такое Сталин?

– Сталин? – усмехнулся самоуверенный Лев Давыдович. – Сталин – это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии…

Стоит ли удивляться, что сразу после смерти Ленина Склянского с «маршальского» поста переводят на оскорбительную для него должность управляющего трестом «Моссукно». В его подчинении уже не войска, а то, во что их облачают: шинели, портянки, обмотки, кальсоны и прочее.

Через несколько месяцев его посылают в США «за опытом» и вдруг оттуда приходит телеграмма, что советский гость утонул в озере во время лодочного катания. Всех умерших видных деятелей революции и гражданской войны тогда муровали в Кремлевской стене, но стальной сосуд с прахом Склянского, (а он был куда более видный), ЦК распорядился захоронить на дальнем подмосковном кладбище. Возмущенный Троцкий, уже высланный в Алма-Ату, позвонил второму человеку в партии – Молотову, но без всяких объяснений получил категорический и грубый отказ. После короткой перепалки, оба швырнули трубки и привычно обменялись «любезностями»:

– Жопа каменная! – сказал Троцкий.

– Петух бешеный! – ответил Молотов.

Первым из ленинских соратников книгу прочитал Григорий Зиновьев, тот самый, что в 1917 году делил с Лениным шалаш в Разливе, а затем несколько лет занимал пост председателя Петросовета, практически безраздельного хозяина «колыбели революции». Но к описываемому времени его как троцкиста уже вовсю «гоняли по кругу», периодически исключая из партии, ссылая то в Кустанай, то в Казань, но судебно еще не трогали. В марте 1930 года, находясь в Кисловодске, он за ночь одолел второй, самый зловредный том, а утром отбил телеграмму лично Сталину:

«Думаю, оставить книгу Троцкого без ответа нельзя. В ней неимоверное количество мерзостей про всех нас, но прежде всего про Владимира Ильича. Книга во многом писана для «наших за границей», поэтому «легко» читается и легко «обходит» темы, не выгодные автору. Но все же книга остается. Для истории она имеет известное значение. Троцкий описывает ряд вещей как бы из «первых рук» и выступает «свидетелем» первостепенной важности. Ряд моментов могут быть опровергнуты только свидетельскими показаниями (ибо не на все есть документы)…»

С телеграммой Зиновьева Сталин поступил так же – раскурил ею трубку.

– Напрашивается на нужность! – презрительно пробурчал он и был абсолютно прав. В осмыслении конечной цели, понятной только ему, Сталину равных не было. Даже сегодня спорить с этим трудно. Не случайно журнал «Власть» долгое время в каждом номере печатал его портрет в числе десяти наиболее часто упоминаемых на своих страницах политических деятелей. Иное дело – методы достижения цели. У Сталина они были всегда средневеково жестоки, показательно циничны, максимально радикальны и, надо сказать, весьма результативны, хотим мы этого или нет.