Владимир Рунов - Особняк на Соборной

Проживая в тихом университетском городке, находящемся в «тени» день и ночь грохочущего машинами Детройта, Деникины в полной мере почувствовали, что такое американская глушь, усиленная деловитым равнодушием среднестатистического янки с вечно приклеенной улыбкой. Кого там будет интересовать семидесятилетний эмигрант с не очень хорошим английским. Но Антон Иванович не испытывал душевного дискомфорта, ему вполне хватало в качестве собеседника Ксении Васильевны. Ей и только ей доверял самое сокровенное, прежде всего размышления о прошлом и настоящем, о своем отношении к России, ушедшей и нынешней. Еще во Франции Деникин решительно отверг притязание немцев на сотрудничество и вынужден был сменить Париж на провинцию, поставив себя, а главное семью в достаточно рискованное положение. Всякий вечер, расстилая на полу старую походную карту, он передвигал фишки и стрелы, морщил под толстыми очками лоб, стараясь предугадать и оценить стратегию противников.

– Ася! – кричал он через комнату. – Ты взгляни, как умело они гонят Клейста, как дают ему под хвоста… Нет, нет, ты только посмотри!

На карте вновь, как в ванночке с фотопроявителем, проступало до боли знакомое – Батайск, Кущевская, Тихорецкая, Новороссийск…

– Ты подумай, они атакуют «швабов» с тех же рубежей, что и я… И как атакуют… Асенька, ты вникни… Если Клейст не сообразит, что у него сейчас только одна дорога – в Крым, он через две-три недели весь поляжет на Тамани. Я ведь в двадцатом году, заметь, понял это и армию спас…

«Они» – это советские войска, в январе 1943 года развернувшие широкое наступление на Кубани. Деникин пытался представить себе степной плацдарм, окаймленный синевой предгорий, ледяную клейкую распутицу, в которой тонули когда-то и его дивизии. Но так хотелось на фоне советских побед вспоминать свое и успешное.

– Вот отсюда, Ася, – он очерчивал карандашом часть степного Предкубанья, – я тремя колоннами входил в Екатеринодар… Помню, Эрдели конной атакой взял Пластуновскую… Свои воспоминания он накладывал на текущие батальные события и как полководец не мог не отметить, что Красная Армия стала всесокрушающей силой, которая в состоянии сломать хребет любому противнику. Какая-то необъяснимая, но и неотвергаемая гордость заполняла его душу, гордость за Россию, способную постоять за себя…

В середине апреля 1938 года Париж потрясло известие о смерти Федора Ивановича Шаляпина. За два месяца перед этим отмечали 50-летие певца и надеялись, что так величественно будет еще долго-долго. Но сам артист, видимо, что-то почувствовал – на кладбище «Батиньольо» купил участок под семейное погребение, похоронил там мать, сестру… Говорил: «Пока не пустят в родную землю, будем лежать здесь». И показал место… Как-то в одном из храмов увидел старинное покрывало двойного красного бархата с накладным золотым шитье, задумчиво погладил его и словно про себя произнес: – Хорошо бы им накрыть мой гроб…

Так и произошло. Рано утром к роскошному жилищу гения на авеню д’Эйло молча стекались сотни людей. Парадное и крыльцо завалили охапками сирени и гиацинтов, любимых цветов покойного. От запаха голова кругом шла. Прощание столицы Франции с великим русским заняло трое суток, наполненных парчовой скорбью с отпеванием в православном храме на рю Дарю, долгой остановкой возле «Большой оперы», где сводный хор в черном исполнял «Вечную память». Казалось, в книге соболезнований отметился весь эмигрантский Париж. Деникины в траурной толпе прошли незамеченными – так пожелал Антон Иванович. Он не любил показной нарядной печали, присущей деятелям искусства, тем паче когда из толпы несется суетливый изумленный шепот:

– Глянь-ка, Мозжухин! Боже, как постарел… А Гиппус, Гиппус… Узнать невозможно!

Военных в форме было немного. Только адмирал Кедров, тот самый, что последним командовал Черноморским флотом, прибыл в золоченом мундире, при орденах и наградном кортике. Деникин, облаченный в скромный плащ, усмехнулся. Вдруг кто-то окликнул. Он повернулся. Руку протягивал худой лысый старик в смокинге с траурной полоской и черных очках. Присмотревшись, Антон Иванович узнал и невольно выразил изумление:

– Петр Николаевич?..

– Так точно, Ваше превосходительство! Не сразу и признали… – усмехнулся генерал Краснов. – Чего, собственно и хотелось достичь. Уж слишком изрядна в подобных случаях цветистая суета…