Владимир Рунов - Вход со двора. Роман-воспоминание

Он может подбирать для себя любую комбинацию качеств и чувств, важно одно: властедержатель обязан всегда безоговорочно владеть положением, чтобы каждый, кто входит в систему его подчиненности, хорошо знал (и это, кстати, все хорошо знают), что всякое сопротивление воле и желаниям Большого Хозяина будет неотвратимо наказано. А если сопротивление оказывает человек значительный (а еще хуже творчески одаренный), то наказание будет жестче и масштабнее, вплоть до исключительной и, вместе с тем, поучительной для других, меры. Особенно убедительно это проявлялось в бытность диктатуры первых секретарей Компартии. Любое сопротивление тогда трактовалось, как потеря ответственности перед народом, или как действия, направленные во вред народу (словосочетание «враг народа» могло родится только у нас).

Последствия для «сопротивленца» в медуновскую эпоху воплощались, как правило, в лишении должности, нередко усугубленном наказанием по партийной линии (а исключение из партии означало бесславную гражданскую смерть)…

Молча, шаркая подошвами, мы двигались по сосновой аллее, куда-то в самую глубину кладбища, пока не вышли к месту, где среди тесного частокола металлических оград было выкопано последнее пристанище всесильному некогда Сергею Федоровичу.

Гроб к могиле протискивали, цепляясь рукавами и карманами за ржавое железо, скользя башмаками по жирной московской глине.

На дне могилы хлюпала вода…

В такие моменты, я думаю, многое вспоминается и видится с отчетливостью осознания человеческой бренности и нашей временности на этой земле.

– Глядь! И всесильные туда же уходят! – внутренне восклицаешь ты. Правда, грустные раздумья держат тебя до первого трамвая или вагона метро. Вышел из тишины кладбища, нырнул в уличную толпу, и снова пошла суетная круговерть: интрижки служебные и неслужебные, чесание языком по поводу всяких слухов, кого возвысят, а кого опустят. Я заметил, все мудрое в наших головах так недолго держится! Или с кладбища не надо уходить, или, по крайней мере, ходить туда почаще…

Сергея Федоровича похоронили, втиснув в узкое пространство между умершими ранее женой и младшим сыном.

Старший сын, последний осколочек от некогда большой семьи (я увидел), положил в карман пальто завернутые в носовой платок ордена Ленина и Золотую звезду Героя – высшие признания от СССР.

Наконец все выбрались на асфальтовый пятачок, соскребая глину с подошв. Выбрались и замерли в изумлении: неподалеку полированным гранитом и начищенной бронзой сияли надгробия, ну просто невероятной красоты и величия. Это был настоящий кладбищенский рай, пантеон, этакий парад мемориального искусства, с дорожками, усыпанными гравием из искрящегося лабрадорита, с тяжелыми цепями, натянутыми меж гранитных тумб, с огромными стелами, о грани которых разбиваются медные орлы и еще какие-то другие гордые птицы. Мраморные девушки, обхватив руками точеные кувшины, – сама вселенская скорбь, рыдающая над покойными.

Кто же они, эти счастливцы, удостоенные высших кладбищенских почестей, перед которыми памятники Новодевичьего национального погоста выглядят только как попытка изобразить некую значимость умершего? Таких могил было здесь, наверное, не меньше двух десятков. У каждой стояли корзины живых цветов, сбрызнутые свежей водой.

Подошел какой-то человек в аккуратной униформе, с угрюмым ротвейлером на поводке. Оказалось, охранник, но для секьюрити довольно разговорчивый. Рассказал, что хоронят здесь наиболее заслуженных братков из числа солнцевского криминального «генералитета». Всех побили соперники автоматным и пистолетным огнем в самом цветущем возрасте. Старше тридцати лет никому не было. Лица покойных, выбитые на граните, сильно контрастировали с изысканным великолепием монументов. По поводу таких лиц обычно восклицают: «Ну и рожа!» Особенно меня поразил один. Даже рука вдохновенного художника не сумела убрать признаки самодовольной и жестокой тупости на толстощеком лице с торчащими под прямым углом здоровенными ушами и короткой шерстью над узким лбом.

Надпись внизу была соответствующая: «Колян, мы тебя никогда не забудем!» Колян в ответ ухмылялся щербатым, толстогубым ртом.

– И что ж это за мастера, соорудившие такое чудо? – спросил я у охранника. – Наши ведь, насколько мне известно, не могут полировать гранит, во всяком случае так?

– Итальянцы работали и по граниту, и по бронзе. У себя дома все делали, а сюда приезжали только собирать. Вот там, у забора, – охранник махнул рукой в сторону леса, – остановились автопоездом фургонов десять, наверное. Все нужное привезли с собой и работали круглые сутки…