Т. Борисов - Под водой, в небесах, на паркете. Том 1

Когда начался экзамен и первые шестеро курсантов уже стояли у трех досок в классе, по-братски разделив их пополам и готовясь к ответам, Александр решил использовать свободные минуты для того, чтобы освежить свои знания по гидродинамике. Он еще раз прочитал заветный текст с начала и до конца. Результат превзошел его собственные ожидания. Вместо того, чтобы почувствовать еще большую уверенность в своих силах, Саша с ужасом обнаружил, что даже те немногие знания, которые еще каким-то чудом удерживались в его бедной голове, таинственным образом оттуда частично испарились, а частично перемешались, создав такой винегрет, что извлечь оттуда хоть что-нибудь стоящее было свыше его сил. Он запаниковал. Перечитал записи еще раз, что запутало его окончательно.

Наступила очередь Александра. На негнущихся ногах подошел к столу, на котором были разложены экзаменационные билеты. Он был настолько деморализован, что забыл даже представиться, и молча с ужасом смотрел то на билеты, то на Патрашева. Дед, который несмотря на всю свою рассеянность, помнил всех курсантов по именам, поощрительно улыбнулся:

– Саша, бери билет.

Саша взял. Буквы прыгали перед его глазами. В расширенных до предела зрачках не отражалось ровным счетом ничего. Дед понял его состояние:

– Бери другой билет.

Саша просиял, осторожно положил билет на стол и взял другой. Судя по его вмиг остекленевшим глазам и застывшей позе, второй билет он знал немногим лучше предыдущего. Отпуск явно откладывался.

– Анатолий Николаевич! – забеспокоился о сохранности своей надбавки за отличное подразделение командир нашей роты, капитан-лейтенант Ефим Михайлович Булавкин. – Давайте «заболеем» его.

В переводе на общедоступный русский язык эта просьба означала: запись курсанта С. в «Книгу больных», освобождение последнего от экзамена и возможность избежать появления крайне нежелательного «неуда» в экзаменационной ведомости 342 класса, что, в свою очередь, позволяло сохранить роту отличной, а ее командиру сохранить надбавку в 70 рублей к своей более чем скромной, зарплате . А самое главное – наш класс, наша рота, наш родной третий факультет сохраняли шансы победить в социалистическом соревновании с первым факультетом.

Курсант С. мог после «чудесного выздоровления» сдавать экзамен вплоть до второго пришествия, получать неограниченное количество двоек, это уже никого не волновало, ибо не шло в зачет. Как правило, в подобных случаях, поступали именно таким образом – технология была отработана – но Дед повел себя неадекватно:

– Фима (это относилось к Булавкину), не мешай! Саша, бери другой билет.

Глаза курсанта вновь приняли осмысленное выражение. Когда до него дошло, что еще не все потеряно, на его лице мелькнуло жалкое подобие улыбки, он судорожным движением бросил ненавистный билет на стол, схватил третий по счету билет и впился в него глазами.

Увы, чуда не произошло. Третий билет был знаком ему ничуть не более двух предыдущих, но, отлично понимая, что брать четвертый уже просто неприлично, Александр, тяжело вздохнув, пошел к доске. Прикрепив, как положено, билет кнопкой к последней и еще раз тяжело вздохнув, он вывел мелом аршинными буквами: «БИЛЕТ №19». На сем его творческий порыв иссяк. Когда, спустя минут 20, Дед в сопровождении изнывающего от дурных предчувствий комроты подошел к Александру, его доску кроме вышеуказанной надписи по-прежнему ничего не украшало.

– Анатолий Николаевич! – взмолился Булавкин – Умоляю! Давайте «заболеем» его.

– Фима! Не мешай! Саша, ты что, совсем ничего не знаешь?

– Анатолий Николаевич! Я учил…

– Нарисуй подводную лодку. Фима! Уйди отсюда! – прикрикнул Дед на пытающегося что-то сказать капитан-лейтенанта.

Саша изобразил на доске нечто напоминающее кривой огурец.

– Так, хорошо. Теперь расставь силы, действующие на лодку.

Знаний курсанта хватило только на указание массы лодки, силы плавучести, основного гидродинамического сопротивления и упора винтов. На сем и закончил.

Дед искренне расстроился. Саша тоже. Больше всех расстроился Булавкин: какой-то несчастный курсант нагло лишал его заслуженной и уже давно мысленно распределенной надбавки. Надо было спасать положение, и Ефим Михайлович сделал последнюю отчаянную попытку:

– Анатолий Николаевич! Замполит и начфак нас не поймут!

Пропустив крик души комроты мимо ушей, Патрашев обратился непосредственно к виновнику его переживаний: