Кира Щукина - Белый павлин

Говорить больше не могу – Виталий гонит меня из-за компьютера – Машеньке надо работать.

Целую. Привет бабушке.

Мама.

***

Вечная проблема – что надеть на свидание. И ведь неважно, сколько тебе лет – сорок пять, тридцать восемь, пятнадцать или шестьдесят. Достаешь, примеряешь – ах, это не то, это не так, и в этом у меня складочка на попе. Вдруг Он узнает, что я живой человек? Или он увидит меня, и полюбит, и будем мы жить долго и счастливо, тридцать лет и три года, и умрем в один день.

Головокружение, сердцебиение, и, господи, как дрожат ноги. А муж? Вдруг узнает муж? А что он узнает? Ведь ничего же и не было, правда? Еще не было.

Но будет. Возможно, если ты захочешь, если найдешь в себе силы, которых нет на любовь, но которые когда-то были. Давным-давно все было, но оно забыто, потеряно, утрачено, разворовано – мама, бабушка, прабабушка, дочь, дочери. Мужских фигур нет здесь. Нет опоры, нет никакой опоры, кроме самой себя, а это так сложно, так невозможно, так безвозвратно…

Но что же надеть?

***

Привет, мама!

Ты меня, конечно, поражаешь своими рассказами. То павлин, то Крумлов. Такая красота!

Мне тебе писать особо нечего, как ты понимаешь. Я уже Оле своей вчера жаловалась, как меня эти две красотки замучили – Ленок и Сашок. В смысле мои родные дочь и бабушка. Сашуне как будто пять лет. Когда хочет – все понимает и все делает. Но когда не хочет… Я ей говорю – не надо чайный пакетик класть в Вовину чашку! – Это не я! отвечает. Я говорю: неважно, кто, не клади пакетик туда! Вот тебе блюдечко! а сама думаю: ну кто же, кроме тебя, может еще это сделать? Все остальные выкидывают пакетики в ведро, а я завариваю себе чай в чашке.

Ест плохо. Утром ест свой любимый геркулес. Вот как дед ее приучил – так и происходит. Утром – каша. Я сварила сегодня с утра – не надо было на работу бежать – положила ей. Ой, что так много? А это моя месть, говорю. Помнишь, как вы с дедом во Пскове заставляли меня кашу есть? вот теперь и ты ешь. И ты знаешь, покорно все съела. Если с ней строго – так она не очень и сопротивляется. Но голова болит постоянно. Правда, часам к четырем проходит. И тогда можно пойти погулять. Но на улице начинает задыхаться и жаловаться. Уже не на голову, а на то, что болит за грудиной. Не знаю, сердце, наверное. Вернешься – надо врача вызвать, что ли. В поликлинику ее ведь отправлять бесполезно, да и что там скажут, в этой поликлинике. Опять пропишут таблетки – эту половину от головы, а эту от жопы.

Вечером смотрит Малахова и "Давай поженимся". Я скоро эти передачи буду наизусть знать. Зато "Модный приговор" с утра у нас на ура идет. Правда, Сашуня все это комментирует своеобразно, то есть как обычно. А это что за жирная корова? А, Бабкина? Ну тогда ладно. Она ничего. Или Эвелину обозвала худыми мощами. И смех, и грех.

Целую.

Люба.

***

А потом, после той прогулки с Колей, мы с Иннокентием собирались ехать в отпуск. Мама пирогов напекла. Я рубашки гладила Иннокентию. А он, когда пришел, чуть не ударил меня утюгом. То ли я складочку не разгладила, то ли что. А я ему и говорю: я с тобой в отпуск не поеду! Не поеду!

А потом пришел Николай. Конечно, они выпили. Сидели на кухне и разговаривали на тему обо мне.

Иннокентий спрашивает: "А ты мою жену любишь?" Коля отвечает: "Люблю!" А Иннокентий: "Тогда забирай!"

Руки друг другу пожали.

Тут Коля говорит: "Ну что, Сашуня, давай собирайся!" Я быстро собралась, и мы убежали – с пятого этажа по лестнице унеслись. А Иннокентий бежал сзади, но, конечно, не догнал.

А мы с Колей сели в электричку и поехали через Ораниенбаум в военную часть. От Ораниенбаума взяли такси.

Доехали до военного городка. Там на входе сидели военные, что-то пели, играли, мы с ними тоже посидели. А потом вроде надо к нему идти, но там в доме еще соседи, другая семья жила. Он говорит: я сейчас пойду туда. Видишь мое окно? Пойдёшь, когда я зажгу свет. И дырку в заборе показал. Я подождала немного, он зажег свет, и я побежала к нему. И у него мы пили вино "Черные глаза", понемногу, разговаривали, а потом и в койку.

И я уехала жить в Петергоф к тете Клавде. А тетя Клавдя уехала к маме, в Ленинград. Вечером после работы приходил Коля, оставался ночевать. В выходные мы ездили на залив, купались, гуляли в Петергофе в парке. Еще через две недели Коля ушел в отпуск, и мы стали все время проводить вместе. Потом вернулась тетя Клавдя. Домой я ехать не могла, и мы с Николаем спали на балконе. Четвертый этаж, старый дом. Матрас на балкон бросили и спали там. Воздух, звезды. И ни на одну женщину, кроме меня, он не смотрел! Просто обожал. Ревновал, конечно, ну и что? После всех баб Иннокентия, после унижений – ты, Сашка, такая дура безмозглая! – было просто счастье. Петергоф, лето.