Настасья Астровская - Грешница Люсиль

– Грешник, – упрямо повторил он. – Вон, у сестры моей, праведницы, спроси, которая всю ночь под дверью подслушивала!

Мария густо покраснела и потянулась отвесить брату пощечину, но мать шлепнула ее по руке.

Под хоровое молчание недовольной матери и смущенной сестры радостно смеющийся Хорхе вышел из дома.

Его назвали в честь отца, и, чтобы не путаться, звали сначала Хорхе-младший, потом – юный Хорхе. Мальчик рос, и постепенно из Юного Хорхе он превратился в Глупого Хорхе. Нет, интеллектом он обделен не был, даже напротив – но в нем была юношеская наивность, поверхностность, беспечная легкость и быстрота суждения настоящего дурака. Потом Хорхе подрос еще, ему стукнуло девятнадцать, и из Глупого Хорхе он превратился в Злобного Хорхе. Нет, он не был злым, желчным, отталкивающим, даже напротив – но в нем была веселая молодая злоба, резкость, скорость, сущее мальчишество.

Ничего не боялся, никому не был должен, никому не принадлежал – ни семье, ни друзьям, ни одной девушке в мире, и ему иногда казалось, что и себе – тоже. Жил, работал, смеялся и насмехался, выпивал и пил, устраивал шумные гулянья с друзьями и говорил,что однажды уедет отсюда ко всем дьявольским рогам.

Все изменилось в один день – несложно догадаться, что это был день неожиданного приезда Люсиль Гринье.

Как только он вошел в дом Пенелопы, кроме знакомого запаха трав и кофе он почувствовал какую-то живую свежесть, будто бы в распахнутую дверь вплеснулась океанская волна. Новая хозяйка не выходила, видимо, не услышав, что кто-то пришел. Хорхе осторожно прошел в комнату. И – замер на пороге. На полу перед раскрытым зловещим черным чемоданом сидела его смерть.

Хорхе видел ее во сне много лет и не мог не узнать. Он смутно подозревал, что эти сны достались ему от погибшего в материнской утробе брата-близнеца, о котором родители никогда не говорили. Так или иначе, он помнил смерть очень хорошо – в последний раз она снилась ему два дня назад.

– О, простите, я вас не услышала! -смерть вскочила с пола и протянула ему руку. – Люсиль. Люсиль Гринье.

Те же короткие рыжие локоны, те же карие глаза с чертовщиной, те же белые длинные пальцы, поправляющие разрушенную прическу…

– Хорхе, – он пожал ее руку, с каждой секундой бледнея все больше. -Хорхе Кабрера.

– Кажется, я уже слышала это имя, – улыбнулась Люсиль.

– Наверное, вы говорите о моем отце, – Хорхе тоже попытался улыбнуться. – Я Хорхе-младший. Злобный Хорхе.

–Да ? – она вскинула брови. – Люблю злобных. Злобных, молодых, резких и ярких.

И ушла варить кофе, хохоча и покачивая круглыми бедрами, обтянутыми черной юбкой.

Хорхе закрыл глаза. Все. Он шагнул на эшафот. Он встал к стене. Он приблизился к краю пропасти.

Вечером,когда Росита презрительно назвала Люсиль проституткой и грешницей, все пожимали плечами, а Хорхе странно улыбался. Его сердце сладко заныло. Он был бы рад, если бы она оказалась проституткой. Так у него был бы шанс познать ее. Познать свою мечту. Свою смерть.

Пока его сестра усердно и истово читала молитвы, не пропуская ни слова, ни звука, и взгляда, когда ночь уже опускалась на поселок, он просил небеса лишь об одном. Лежа на кровати своей комнаты, глупо улыбаясь и глядя в потолок, он шептал: Господи, пусть она грешит. Пусть она будет моей. Пусть…

Когда мужчины поселка стали проводить вечера в доме Люсиль, Хорхе понял: кажется, молитвы были услышаны.

Дурацкая идея глупых баб бойкотировать Люсиль раздражала его и была некстати. Впрочем, его это все мало касалось. Он как мужчина должен был сдаться рыжей в плен. Было только одно обстоятельство, мешавшее ему. Он… боялся.

Да, он робел. До встречи с Люсиль он даже не знал, что это такое. А теперь при одной мысли о ней мурашки бегали по спине, руки тряслись, бросало то в жар, то в холод, от ужаса начинало даже подташнивать. В общем, мысли о ней вызывали у него похмелье, независимо от того, пил он или нет.

Дни шли. Женщины плевали в сторону Люсиль, топтали ее белье, сушившееся во дворе, рвали посаженные ей цветы. А она только поднимала брови, встряхивала наглой рыжей головой – и смеялась. Мужчины продолжали ходить к ней. Их жены скандалили, рыдали, били их скалками. А они даже не злились, не говоря о том, чтобы расстроиться. Они переняли у Люсиль эту привычку – на все неприятности смеяться, быть легче, ни в чем не видеть трагедии. Раздосадованные женщины решили, что эта дурость передается половым путем, и приуныли.

Да, дни – шли. И в поселке оставалось лишь двое мужчин, не заходивших к Люсиль.