Наташа Денисова - Я люблю тебя, мой президент. Поэзия и проза неононконформизма

и если в какой-нибудь из вселенных

мы только изображения в видеомагнитофоне,

на хрупкой ленте рассыпающейся кассеты —

договоримся и будем помнить,

что скрип её – это только ветер,

что смерть её – это только ветер,

что белый шум её – это только вата,

и мы падаем в небо с лёту.

открывай клетку,

открывай клетку —

выпускай птицу.

если космоса не существует – значит

любая попытка человека прильнуть к звёздам,

любая попытка постоять возле

супермаркета на обратной стороне луны —

есть только желание умножить один

на какое-нибудь число,

есть только желание уронить

сердце своё в кипящее молоко

сердца чужого.

если не существует любви – значит

любое стремление человека

прикоснуться ко всему, что за пределами его тела —

есть только крик истошный, оголтелый —

«поехали!

я хочу оставить здесь себя ветхого,

я хочу не существовать

в чертогах планеты,

пахнущей солдатскими шинелями и апельсинами,

меня сделали слишком смертным, не сильным, я

не принадлежу себе, я

как гуманоид, позабытый в жердёловом

саду своим создателем.

я должен отыскать его обязательно.

оглянись – мир вокруг —

постъядерный белый шум

с беспокойными дикими дронами —

ни один не тронь меня!»

если не существует космоса и любви,

раввин,

значит ли это, что я себя умертвил?

вы учили нас вашему белому снегу,

этому тяжёлому,

прибивающему к земле языку:

– главное, когда прикасаешься к нёбу,

помни, как мы далеки.

помни, что мы не спасём тебя,

не поможем, варвары,

унёсшие за пазухой веретено луны.

ты один, сыно, тоже,

как и мы были всегда одни.

вы учили нас прозрачному взгляду,

наполненному до краёв тайгой.

– если кто-то окажется с тобой рядом —

беги, даже если это свой,

даже если жилы рвутся солнечной тетивой.

из всего, что запомнили мы, что узнали,

смастерили мы хрупкий стеклянный мир.

только ласточки ягеля на вокзале,

только золото морошки в тенях квартир

иногда почудится, словно отзвук,

северного ветра,

из которого нам расти.

небо, израненное звёздами,

на вашем языке не произнести.

чем больше проходит дней —

тем дальше я от тебя.

это ли не то,

о чем говорил бог?

девяносто седьмой,

запыхавшиеся ребята

бегут

от времени, нажавшего на курок.

человек несчастен не потому,

что трамвай приходит не вовремя,

барахлят термометры,

дешевеют деньги.

не оттого,

что неправильного выбирает президента.

не потому он несчастен,

что не жалеет его никто,

что не нашёл он любви,

или не был к ней готов,

не оттого, что оставил кого-то,

или кому-то лгал,

не оттого,

что живет в прогнившей системе,

сердце переплавляющей в вокзал.

а несчастен он оттого,

что анна расплела косы,

что теперь он совершенно,

непоправимо взрослый,

что предал себя,

а значит – стал манекеном в тире,

мишенью

для всего, что было когда-то

нелепым чудовищем,

нарисованным карандашами.

если слышишь – не опустошай меня.

ты не смеешь,

ты помнишь ведь,

как мы, не умея ни жить, ни петь,

бежали тогда,

бежали тогда,

бежали.

адмирал хонг хи заболел душой,

хоть не в моде нынче душа и парча.

его земли, будто бы саранча,

выела тяжелая непроглядная тишина.

а казалось – вот она,

огромная, словно степь зимой, страна,

и глядишь на неё сквозь зрачки ветров —

каменный исполин, воронья черная бровь…

но галдят голосами вдовьими что-то про хлеб и бога,

только расслышать не позволяет погода,

и слова летят их из тюрем и подворотен,

навязчивы, как инструкция на обороте.

адмирал хонг хи – потомок прежних

известных нам адмиралов,

выстроивших великую стену,

которая и кирпичика не теряла,

стену между правителем и его народом.

ведь для кругов на воде требуются воды,

для землетрясения требуется земля.

хонг хи, если ты исчезнешь,

кого презирать нам кроме тебя?

адмирал хонг хи заболел душой.

хоть казалось – воробушек,

ну какая же там душа?

только снится ему

как под вязьмой, как под ольшой

поезд десятичасовой

увозит богородицу и младенца.

адмирал хонг хи разжимает ладонь,

и оттуда, как гусеницы из листьев,

вываливается сердце.