Николай Серый - Рай одичания. Роман, повести, драмы и новеллы

Священник и сам ещё не ведал, почему именно Лиза, – одарённая пианистка с иконным ликом, – воскресила вдруг у него способность питать столь сильную страсть, которая была уже опасна для его дряхлого тела…

Она к нему вошла в ресторанный покой в чёрном коротком платье и связанными в пучок локонами; священник был в коричневом костюме.

Священник приказал вылощенному лакею убрать остатки своей трапезы, а затем принести белое вино, копчёные колбаски, ветчину, ягоды, фрукты, сыр, шоколад и солёные орешки. Всё очень быстро исполнилось, и разлил священник в полутьме пенное вино по хрустальным бокалам, забрызгав скатерть.

И разом они, не чокаясь, пригубили, и она пытливо на него посмотрела, он же, явно волнуясь, заканючил:

– Не сомневаюсь я, что можете вы оценить прекрасное. Есть у меня великолепная коллекция в сельском доме. Я хотел бы вас пригласить полюбоваться древностями.

– И мы в доме будем одни?

Он поперхнулся, сморщился и прямо ответил:

– Да, изящная…

Её покоробило, и она молчала.

Он и сам не ведал, почему он вдруг спросил без околичностей:

– А разве нельзя вас купить?

С ухмылкой и недобро посмотрела она ему в глаза и ответила:

– Можно. Какая цена: любовь, преданность, искренность, ум?

– Хватит вам денег для баловства и накоплений. Я ведь не скряга…

– И прочие не скупердяи…

И снова он не ведал, что принудило его вдруг брякнуть:

– А для меня деньги уже мусор: я ведь скоро умру.

И вдруг он испугался того, что это может оказаться правдой…

Она посмотрела на его большие белые руки с ярко-рыжими волосинками и вдруг поверила в его скорую смерть. Пальцы его потеребили обшлага его рукавов, а затем сплелись и замерли. Лиза своими пальцами вытворяла подобное, когда была в ужасе. И сразу священник показался ей симпатичным, у неё возникло влеченье к нему всё более и более чувственное. Ей привиделась покорность в глазах его, и Лиза поверила в свою скорую и полную власть над ним. И влеченье к нему усилилось, и она изумилась: неужели хочет она ласкать умирающего попа? И она ответила себе: «Да, но лишь потому, что он обречён…» Окажись он здоровым, она бы его отвергла… Впервые она себя чувствовала беспредельно свободной, и такое душевное состоянье дано ей было возможностью выбора. И чем полярнее пути, из коих она выбирала, тем большей мнилась ей свобода. Ведь Лиза могла убежать домой и забыться там за роялем, а потом сыскать и умолить знаменитого музыканта Тулина давать ей уроки; внезапно ей поверилось, что он теперь не откажет ей в них. Но были возможны и услады порочностью, и полная власть над священником…

Она бы отсюда немедля устремилась домой, если бы не вера её в готовность попа отдаться ей под иго. И был у священника такой взор, каким она сама порой смотрелась в зеркало, мечтая о монастыре и постриге в монашки.

Но почему алчет он иго её? Ведь оно будет жестоким… Ведь она же не простит своего оскверненья, жизнь попа станет отныне мукой; неужели нет у него дурного предчувствия? А если ему неосознанно хочется страданий и даже гибели? Разве она сама не стремится порою пострадать? Бывало с ней и такое, что она изоврётся, сваливая на других свои детские вины, и вдруг столь гаденькой себе покажется, что и мочи нету терпеть. И тогда долго бранит она себя за плутни и пронырливость, а потом самоё себя, наконец, наказывает тем, что не покидает неделями дома, безмерно изнуряя себя игрою на рояле. И возвращается после этой муки уважение к себе.

А у священника, наверное, столь тяжкие грехи, что нельзя их искупить малым страданьем. И стремится он бессознательно к смертным мукам, а в палачи избрал именно её. И чтобы она его терзала, влачится он в рабство к ней, и будет безгранично он ей покорен до самой своей смерти.

«И буду я вольна, – подумалось ей, – торопить или стопорить его околеванье…»

Лиза приехала в дом попа вечером в узком чёрном платье с правым разрезом до бедра и причёсанная венчиком. Священник в белом костюме встретил её в сенях. В доме был уже сервирован стол: старинный русский фарфор, ножи и вилки – из серебра, рюмки и бокалы – хрустальные.

Они смаковали мадеру и ели суп с голубями; жареную на решётке форель запили они белым вином, индейку – шампанским. После кофе с ликёром и зёрнышком гвоздики смотрели они из гостиной с дивана через овальное окно на неясно-золотистое небо и на голый бесснежный лес.

Священник её спросил: всегда ли она была корыстной? После раздумья она ответила: