Михаил Ефимов - Скорлупа

Поэтому чистую любовь получают те, у кого понятие «счастья» не только в этом, дабы оно у этих людей не было совсем полным. А у тебя, в чём счастье?

– В основном, в любви.

– Ну, вот ты и ответил сам. Совет такой: найди счастье в другом, и равновесие даст тебе эту часть счастья под названием «любовь»… ведь часть ты вполне заслужил.

– Я бы хотел полностью, ведь моё желание чистое – оно без примесей материальных благ.

– Хорошо, мы можем пойти тебе навстречу, попытаемся тебя очистить и сделать достойным, но это тяжело и больно. Мало кто в твоём возрасте способен кардинально менять мировоззрения, характер, душу в короткие сроки. Но пока что готовься: твоё семейное счастье будет отодвигаться и отодвигаться во времени, а ты не будешь понимать причин… ведь встреча с Ней давно должна была произойти… но не произошла, не без нашей помощи.

Я проснулся. Стояла ночь, тёмная, жуткая… но мне было не страшно. Сон был как наяву, я чувствовал, что он не ушёл, а где-то рядом. Интуиция требовала не забывать, не оставлять попытки продолжить диалог с невидимым… и я крикнул, мысленно, конечно:

– Эй, меня там кто-нибудь слышит?! Я хочу счастья, я буду делать то, что надо, только направляйте! Я постараюсь быть чище и в то же время требовать меньше.

Ангел-хранитель:

– Дайте ему, он же молит!

Там:

– И не проси, он недостоин высокой любви, грехи на нём есть. А искупление после жизни – не его путь, он должен за всё заплатить здесь. Поэтому, чтобы дать ему чистоту и счастье, его надо очистить.

Ангел-хранитель:

– Очищайте!

Там:

– Ему будет очень больно. Ты думаешь, он выдержит?

Ангел-хранитель:

– Выдержит! Больнее жить всю жизнь без эмоций и чувств. Этого он точно не заслуживает. Очищайте!

– Хорошо, просьба будет исполнена. Но скажу сразу: мы будем его «бить», издеваться над душой и желанием любви до тех пор, пока он не станет более чёрствым. Пока его душа не будет вымотана, пока не потеряет романтические мечты и надежду на быстрое сказочное счастье. И кстати, пусть не думает, что только любовными терниями закончится, ему припасены испытания в разных направлениях, например, в работе. Ведь раз у него такие претензии на счастье, мы дадим ему пройти те жизненные испытания, где надо доказать, что он достаточно сильный и не свернёт с выбранного пути.

Как только это произойдёт, баланс будет восстановлен, и только тогда он получит то, о чём грезил и на что уже не будет так уверенно рассчитывать.

Психику, видимо, мне от рождения дали тонкую, почти не терпящую давления и жестокости. Правда, со временем она немного видоизменилась: теперь и давление, и жестокость я мог терпеть, но только в тех случаях, где у меня был, как я его называл, иммунитет. Если я к чему-нибудь или к кому-нибудь прилагал душу, открывал её, в этом случае иммунитета не было, и этот кто-то или что-то – имеется в виду случай – мог сильно меня ударить. Но во всех остальных примерах меня задеть было нельзя. Скажем, если я поворачивался к человеку всей душой, открывался ему, подавая себя на блюдечке, то он мог меня так больно «ударить», что «встать на ноги» я мог только через несколько недель. Правда, это бывало редко и являлось результатом моей ошибки в этом человеке. Все же остальные люди боль причинить мне не могли. То же самое и в работе. Если я знал, что делаю её не совсем корректно, то любое давление и плохое отношение со стороны начальства воспринималось спокойно. Но если я точно был уверен в своей правильности и даже получал доказательства своей правоты от самих результатов работы, то несправедливое ко мне отношение могло также вызвать нервный срыв.

В детские годы я был замкнутым. К себе мальчик с большими, вечно грустными глазами допускал только близких. Любая попытка определить меня в детский садик или лагерь воспринималась, как желание взрослых отдать на растерзание или посадить в тюрьму. То, что другими детьми воспринималось весело и радостно – общение с себе подобными, смена обстановки, – для меня было сущим адом и испытанием. Я обязательно должен был чувствовать рядом с собой родного человека, иначе душа со страхом пряталась, уверенная, что сейчас ей обязательно будут делать больно. Правда, к тем, кто часто был рядом, я постепенно привыкал и принимал в свой круг, так появлялись друзья.

В подростковые годы я резко изменился. Людей, которых я подпускал вплотную к своей душе, стало очень много. Можно сказать, что я сам очень хотел раскрыться каждому встречному. Я навёрстывал упущенное. Видимо, очень хотел показать, что я необычный, что меня можно и надо любить, хотя и непонятно пока, за что. Это было хорошо, пока компания, в которой я вращался, состояла из людей, бережно относящихся к такой открытой душе. Такова была моя первая школа. Но потом, велением судьбы, я очутился в школе совсем другой, с людьми, коих в нашем жестоком мире большинство. Теперь, я думаю, так и надо было, а то что за размазня бы вышла. Именно они дали начало к обучению того, что надо закрываться от некоторых людей, чтобы на них наплевать, чтобы они становились для меня нулём, просто никем, и тогда их «удары» не приносили никакого вреда.