Марк Файнберштейн - Мой Белый Кит

© Марк Файнберштейн, 2018

ISBN 978-5-4490-6096-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Мне очень стыдно, что я не читал «Моби Дик» в детстве. Оставаётся утешать себя пошлой поговоркой «всему своё время». Единственное, что мне попалось из Германа Мэлвилла, это «Белый бушлат», да и то в ранней юности. Текст был скучным, без пиратов, без серьёзных морских сражений, чем-то похож на Станюковича, только гораздо жёстче. Но в те времена я почему-то дочитывал все книги до конца. Это были дикие картины службы в американском военном флоте 19 века, настоящий ад. Сегодня я бы увидел во всём этом песнь отщепенцу, поэму одиночества, когда только потому, что твой бушлат белого цвета, тебя принимают во тьме за призрака и пытаются убить, будто, если бы ты был действительно призрак, это было бы возможно. Ты идёшь жаловаться командиру, а он говорит: «Ничем не могу вам помочь. Можете идти, сэр». Больше всего мне запомнились издевательства офицеров, они не забывали добавлять к самой унижающей реплике, обращение «сэр». И чем сильнее измывались, тем чаще добавляли. Это совершенно выводило меня из себя. Ох уж эти американцы. В погоне за всеобщим равенством они распространили английский изыск на всё. Вот в Англии – сэр это сэр. Сэр рыцарь. А в США любой гальюнный матрос – тоже сэр. Наверное, эти вещи учили меня цинизму. А книжка эта принадлежала тёте Зине – двоюродной сестре моей бабушки. Она до сих пор в Бостоне живёт. Но тогда она жила в Уфе, и её книги нужно было читать очень аккуратно, потому что у некоторых людей книги составляют предмет мебели и берегли их не хуже лакового покрытия на сервантах. Порвать или испачкать страницу было моментальной травмой для психики. Люди в приличных странах с подобными переживаниями платят большие деньги психологам. Но, кажется, я вернул ей тогда томик Мелвилла в полном порядке. Непорядок начался когда скончался её почтенный супруг Д., начальник цеха Агрегатного завода. После него осталась куча самых невообразимых вещей – от мешка песочных часов и лабораторных хронометров до совсем уже неизвестных мне, да и, возможно, неведомых самим производителям точных приборов. Времена были такие, как говорил наш участковый. Когда тётя Зина показала мне всё это, я стоял с открытым ртом, но думал не о тленности бытия. Меня попросили продать эту долю наследства за определённый процент, но, как назло, именно тогда я связался с плохой компанией, находился в самозабвенном поиске удовольствий, и бедной старушке ничего не досталось. Она обиделась и уехала в Америку вслед за сыном, который вскоре сказочно разбогател. Её внуки отучились в лучших университетах США и естественно, мы оказались по разные стороны экономической и социальной пропастей. Она даже не звонила больше моей бабушке, как будто это она проторчала напильники, а не я. Да говорят, что в Бостоне все такие. А меня всё же до сих пор мучает совесть.

Так получилось, что с Белым китом вышеупомянутого автора я познакомился в 38 лет, уже в Израиле, работая в порту города Герцлии на мойке яхт. Это была самая близкая к морю работа, которую я нашёл. Читать приходится, когда совсем нет времени. То есть, по дороге с работы, на остановках, в очередях. А если время есть, то читать не получается вообще. Логика уничтожена реальностью.

«Моби Дик» втянул меня в новый мир, медленно, но сильно. Вначале мне не нравилась громоздкость текста, я сравнивал его с Эдгаром По, но автор вскоре очаровал меня, уже и не припомню – чем именно. Приезжаю на работу, вижу кислые лица украинских беженцев, сражаюсь с флюидами транслируемой ими безысходности, но всё равно тону в их беде. Эти люди попали в прицел судьбы так прочно, что даже если сбегут за семь морей от эпицентра, всё равно сохранят печать ужаса. Горе обволакивает их просто физически, да они сами и есть горе, часто неосознанное и оттого ещё более нелепое. Когда я рядом с ними, вокруг нас туман человеческого и слишком человеческого, в тумане этом недостатки кажутся ярче и сильнее, душа моя мечется, ищет спасения везде, на каждом шагу. Море, небо, птицы, ветер, волны, стайки рыб, яхты, бухты швартовых канатов – всё это становится моим пристанищем, я бросаю якорь своих мыслей и чувств при малейшей возможности. Напарник, которого сначала я считал неплохим парнем, становится тяжёлым балластом моего пьяного духа романтики, и я с нетерпением жду обеда.

Получив свой хумус, хлеб и огурцы, я сажусь на край пирса, прямо напротив волнолома и свешиваю ноги в море.