Анатолий Агарков - Ум, честь и совесть

Только если относиться к ним серьезно – влез внутренний голос. – Подавление воспоминаний о пережитом – защитная реакция психики; она позволяет выжить.

Да хоть заподавляйся! – мое нормальное я было с ним не согласно. – Отрицание неприятного факта еще не отменяет его. То, что было, навсегда осталось в нас, и всегда будет влиять на нас. Оно подрывает дееспособность, мешает устанавливать и поддерживать новые отношения.

Считаешь, проблемы с общением в этом?

А в чем?

Ну, скажем, ты просто чувствителен.

Это плохо?

Скажем, чрезмерно чувствителен.

Знаешь что, не я, а мы! Не хер прятаться в кишках и вылезать невовремя.

Я не в кишках, – обиделось подсознание. – Я – твоя совесть.

И замолчало.

Наверное, сама собою родилась мысль – не могу с Лялькой порвать лишь потому, что вместе с ней уйдут от меня самоуважение, достоинство и безопасность (душевная). Где я их найду потом, чтоб возместить потерю?

Когда после работы сели в наш УАЗик и поехали в Розу, Пал Иваныч приказал:

– Ну, рассказывай.

Я поведал историю своей семейной жизни – недолгой и печальной.

И сделал вывод:

– Случившееся все – моя ошибка.

Шеф покачал головой:

– И я даже знаю в чем. Ты относишься к жене, как себе равной.

– А надо как?

– Ты голубей держал? Уверен, что первая пара сдохла или улетела. Потом появился опыт. Так?

– Так первый брак для опыта?

– Прости, конечно, ты – дурак. Главное слово в предложении о голубях – «держал». Запомни, парень, и сыну передай: жена – та же живность домашняя, как свинья, собака и корова, кошка или голуби… ее надо уметь держать. Понял меня?

Черт бы побрал такие вещи, которые мне надо знать!

– Ты знаешь, подумаю, и может быть пойму. Есть в твоей мысли что-то новое.

– Ну, думай, думай.

Я попробовал осмыслить слова Кожевникова медленно, будто читал книгу, которая была у меня уже давно, но которую до сих пор не хватало смелости раскрыть.

Лялька забрала у меня все – свободу, счастье, сына…. Она и душу могла бы прихватить, если захотела. Теперь свободу вернула, остальное все себе оставив.

Почему потребовала столько? Не имеет права!

От мысли к мысли – я переворачивал страницы неизвестной книги осторожно, словно они были хрустальными, готовыми сломаться. Столько стрессов – я даже не уверен, что смогу их сосчитать.

Пал Иваныч напомнил о себе:

– Прости за высокий штиль, чтобы выполнять доверенное нам партией дело служения великой идее построения коммунистического общества, требуется фантастическая выносливость рассудка. Тут, брат, не до сантиментов. Как считаешь?

Он покосился на меня, но я не знал, что ему ответить – только судорожно глотнул.

Шеф не торопил, не давил, но и не отворачивался.

В конце концов, чтобы он вернул внимание дороге, произнес:

– Ладно.

Это не самый содержательный ответ, но ничего лучше не нашел.

Кожевников улыбнулся, словно я сказал что-то умное.

– Мы учимся выживать, преодолевая проблемы внешние и души. Талантлив тот, кто не работает против себя.

Шеф отвернулся от меня.

– Расскажи мне про свою жену.

Мои воспоминания раскладывались как сложенный в несколько раз, написанный от руки листок, найденный закладкой в книге.

Я увидел Ляльку первокурсницей в кабинете коменданта общежития.

– Мне тогда было двадцать три, а ей семнадцать. Я был председателем студсовета, она вчерашней абитуриенткой. Мы не успели подружиться, как заказали сына. К сожалению, он не смог спасти нашу семью…

Повернулся лицом к шефу:

– Я не хочу терять семью. Хочу отыскать решение. Решение всего – любви, верности, счастья. Хочу знать, что мне делать. Есть ли у меня еще шансы?

– Не майся дурью, – жестко сказал Пал Иваныч. – Мы едем не упрашивать, а решать: разрыв так окончательный. И пусть это больно ранит – не умрешь. А поправишься – будешь жить.

Вслед за его словами в душу вползло странное ощущение, необъяснимое чувство, что в Розе меня ожидает конец чего-то – только не знаю чего.

Шеф следил за моим лицом.

– Анатолий?

Я вздохнул:

– Не знаю, как тебе сказать.

Он кивнул:

– Просто скажи.

Я не смог заставить себя сказать, что еще не готов отказаться от бывшей жены.

Мудрый шеф мой заметил терзания и понял их суть.

– Ты хоть представляешь, на что обрекаешься? Может, она всю жизнь будет менять кавалеров, в перерывах возвращаясь – мол, милый, я накувыркалась и опять теперь тебя люблю. Ты хочешь с этим жить?

– Нет. Но я бы попробовал.