Виктор Мазоха - Что стоишь, качаясь…

– Рабы в душе! – У Андрея задергалась левая щека. – Умирать не страшно, а бороться, выходит, страшнее смерти. Знаешь, батя, меня всегда удивляло, почему тот, кто собрался сводить счеты с жизнью, не прихлопнет вначале своего мучителя? Теперь понимаю: он раб и трус, потому, что даже тогда, когда ему уже и бояться-то нет смысла, он все равно боится…

– Грех не хочет брать на душу, – спокойно сказал отец. – Оно ведь сынок, перед смертью все верующими становятся. Это здесь, на грешном белом свете, мы безбожники, а у грани…

– О чем ты говоришь? На войне солдат о грехе не думает, он думает о Родине. А здесь тоже – война. Сколько загубила молодых душ нынешняя жизнь! Эх, дожить бы, батя, до твоих годков – уж больно хочется посмотреть, как буржуев на Колыму погонят…

– Доживешь, сынок. Только боюсь, мечте твоей не суждено будет сбыться. Теперь власть уже не переменится. У них, кто у власти, – деньги, а деньги много значат! Да и за эти деньги они будут биться насмерть. К тому же, американцы не дадут сменить власть, они крепко запустили свои щупальца в Россию. Хоть мы и хорохоримся, но Америка…

– За чьи деньги, батя, они будут биться насмерть? – Андрей сурово смотрел на отца, глаза Яковлева горели. – За те, что наворовали? Не тот контингент! Если в революцию и гражданскую «голубая кровь» не смогла отстоять, якобы, свое добро, то современные бандиты и мошенники уж точно знают, чьей они собственностью завладели. И кишка у них тонка будет биться, сбегут при первом же запахе опасности. А что касается американцев, то и эти не сунутся. В гражданскую «Антанту» разогнали, и сейчас разобьем, если попробуют поднять хвост.

Андрей прошел на кухню.

– Давай, сыночек, поешь пирожков с картошкой и капустой, – лепетала мать. – Бери молочко, не стесняйся. Не к чужим ведь людям зашел.

– Да я не голоден, – ответил он машинально. – Если только с собой взять…

– И здесь поешь и с собой возьмешь. Давай, не стесняйся.

Глядя, как сын неохотно ест, на его нахмуренные брови, Валентина Андреевна с тревогой спросила:

– Не вкусные пирожки? Может, что-то случилось? Вид у тебя совсем замученный.

– Да нет, мам, ничего не случилось, – Андрей хотел улыбнуться и сделать беззаботное лицо, но улыбка получилась грустной. – Просто, устал сегодня. А пирожки очень вкусные.

– Что же тогда? – не отступала мать. – Меня не проведешь. Деньги-то ваш начальник платит?

– Нет, – коротко ответил Андрей. – Сегодня был на работе, узнавал. Говорит, денег нет. Врет.

– Нашел бы другую работу.

– Мам, да везде такая ситуация. Чего понапрасну бегать. Я решил бастовать. И в суд подам…

Мать тяжело вздохнула.

– Ничего пробьемся, – сказал он. – Надо их выводить на чистую воду. Сейчас вот занимаюсь депутатским расследованием.

– По какому вопросу?

– Занимаюсь расследованием по больнице.

– Ой, Андрюша! – она сложила руки на груди. – Зачем тебе это надо? Ты молодой и тебе кажется, что любое море по колено. Не дай бог, попадешь в больницу, они же тебе все припомнят. Правды-то никто не любит.

– Мам, и ты туда же! – Андрей встал из-за стола. – Я ведь депутат…

– Ну и что? Почему, именно ты?

– А кто же еще? Странно получается: другой, значит, суй голову в петлю, а сын ни в коем случае.

– Да и зачем это все нужно хоть тебе, хоть кому другому?

Андрей прошел на середину кухни.

– Мама, не нагнетай обстановку, сказал он устало и добавил: – Какой-то вас вечно преследует страх.

– Я подолее твоего прожила на белом свете, и знаю: плетью обуха не перешибить…

– Мам, пойми, если не я, то, по крайней мере, здесь, в этом городе, этого не сделает никто! – Андрей хотел закурить, но, вспомнив, что мать не переносит табачного дыма, засунул обратно, вынутую из кармана пачку сигарет. – Другое дело: нужно ли это вообще кому-то? Да, нужно! Если буду бояться простых жуликов, то какой же я депутат.

Видя, что сын не на шутку разошелся, Валентина Андреевна попыталась его успокоить:

– Андрюша, сынок, дело твое правильное, ты за простых людей, рабочих, но зачем надо сейчас воевать? Народ-то молчит, терпит. Сейчас все приспосабливаются, как могут…

– Мам, подумай, что ты говоришь! – голос Андрея задрожал. – По-твоему, и я должен приспособиться?

– Иногда нужно проявлять русскую смекалку.

Он удивленно посмотрел на мать:

– «Какая русская смекалка»? Ты ли это, которая всегда меня учила жить по–справедливости и бороться за правду?

– Эх, сынок! – она подошла и погладила его по голове. – Я просто все чаще начинаю сомневаться в том, что наступит торжество справедливости. Мир не переделаешь. Я вот тоже всю жизнь боролась за правду. А где она? На стройках таскала кирпичи – строила коммунизм – хватала, сколько могла унести, аж ноги подкашивались от тяжести. И что в итоге? Надорвала желудок, потом боли мучили годами. А приспособленцы – «цвели и пахли». И сейчас они живут. Не так, скажешь?