Владимир Калинин - Сама садик я садила

Между тем, близился канун Октябрьских праздников, на улице похолодало, замёрзли лужи, и выпал первый снег. Костя написал, что увольнение отменяется, так как он заступает в наряд, в караул. Расстроенная Маша, ответила ему, отрешённо. Что, восьмого числа, отработает вторую смену, и сразу уедет, на последней электричке, в деревню, повидать дедушку и бабушку. Но, она не уехала, потому, что Костя, сияющий, как медный пятак, появился неожиданно, как чёрт из табакерки, в тот самый момент, когда нужно было садиться, в подъехавший автобус. Он, сзади, захватил её в охапку, и утащил за остановку. Офицеры, уезжающие в город, не заметили его, так как внимание их, было направлено в другую сторону. Он целовал её долго, и она, истосковавшаяся, и измученная, долгим ожиданием встречи, тоже, не отпускала его, стараясь насытиться им, таким желанным и любимым.

– Машенька, не уезжай сегодня, уедешь, завтра утром, а я приду к тебе, после отбоя! – Не боишься? А вдруг тебя снова поймают!? – Ну, и пусть, я не могу больше ждать, хочу видеть тебя, обнимать, целовать, и будь, что будет! – Ой, какой ты храбрый! А если тебя отчислят из училища, на последнем году учёбы? Зачем мне, недоучка!? Будь, пожалуйста, осторожней! – Хорошо, моя милая, я буду осторожен! Мне пора, я только, что сменился с наряда, нужно идти, пока не хватились! – Иди, иди скорей, я буду ждать тебя, и приготовлю, чего-нибудь вкусненького!

Едва Маша вошла в дом, Павла Андреевна воскликнула радостно. – Машенька, не уехала, доченька? Что так? – Передумала, тётя Паша! – А у меня, нужда в тебе!? Не поможешь? На кухне сидел, на табурете, не раздетый молодой мужчина, наблюдающий за ней, с любопытством. – Беда у меня, Машенька, сестра моя Стеша лежит в деревне, сильно хворая! Просит приехать, вот, племяш мой, проездом из города, завернул на москвиче! – Конечно, тётя Паша, наказывай, что нужно делать!? – Да, не много, Машенька, курей да поросёнка кормить, да, печку топить! А я, на недельку, там задержусь! Ну, как, управишься? – Поезжай, тётя Паша, не расстраивайся, всё сделаю! – Ну, и славно!

Маша сидела в своей комнатке и смотрела в окно, свет не включала, и в помещении был полумрак. А на улице, фонари, на высоких столбах, с территории училища, освещали улочку и участок тёти Паши. Она ждала Костю, всё, что хотела, давно приготовила, в зале стоял накрытый стол. Телевизор ей смотреть не хотелось, она просто сидела и ждала, и незаметно, для себя, погрузилась в сон. Ей приснился странный сон, будь то, её Мама, заглядывая в окно, говорила строго. Смотри тут, не безобразничай, приеду скоро, накажу, и грозила пальцем. И Маша проснулась, ей казалось, что она спала не долго, но часы показывали, уже без четверти двенадцать. А за окном была пустота, Маша, тоскливо, подумала, всё, Костя уже не придёт, разделась и легла в постель.

Сон её, как рукой сняло, беззвучное, ночное одиночество, в чужом доме, ничуть не пугало. Она лежала и думала о жизни, как у них всё будет, с Костей, настойчивый стук в окно, заставил её встрепенуться и приподняться. Костя стоял, прильнув, лицом к стеклу, стараясь, хоть что-то увидеть, в полутёмной комнате. Он был в шапке, но без шинели. Маша подскочила с кровати, он же замёрзнет и простынет, надо скорее впустить его! Набросив, поверх ночной рубашки, тёти Пашину пуховую шаль, в валенках, на босу ногу, она выскочила в сени, и отперла дверь. Они, прильнули друг к другу, крепко, обнявшись. – Костик, почему ты раздетый? Заходи скорее в дом!

В комнате, Костя, улыбаясь, разглядывал её, восхищённым, оценивающим взглядом. Маша смутилась и покраснела, вспомнив, наконец, что стоит перед Костей неодетой, в одной «ночнушке». – Ой, прости, я уже спала, не дождалась тебя, думала не придёшь! Костя обнял её. – Не стесняйся меня, я бы тоже, сейчас, поспал, ведь, я с наряда! Они вошли в её комнату, она сказала, неуверенно, – ну, раздевайся, что ли, – и юркнула под одеяло. Она видела, в полумраке, как он разделся, оставшись в одних кальсонах, и осторожно, лёг в кровать, рядом с ней. Сердце её, учащённо, билось, от этой, не обычной для неё, ситуации. Он обнял её, и несмело, ласкал её груди, через сорочку, и целовал, целовал. Жаркая волна накрыла их обоих, распаляя, и без того, разыгравшиеся чувства, бедное сердце, готово было выскочить, из груди. Потом, его рука, неожиданно, проскользнула, в запретную недоступность, для него, и для всех мужчин мира. – Костя! Испуганно, вскрикнула она. – Не смей! И своей, маленькой рукой, что есть силы, ухватилась за его руку, нанеся ей, своим маникюром, кровоточащую рану. А он, как будь то, не замечал ничего, взволнованно, часто дышал, и покрывал её лицо короткими, быстрыми поцелуями. А его пальцы, его нежные пальцы, что они делали с ней, с её телом, доводя до дрожи, и остановки дыхания, бросая, то в жар, то в холод. Она не могла уже больше, и не хотела сопротивляться. Он, поспешно, освободил её, и освободился сам, от мешающих им, предметов, оставшейся на них одежды, и проник в неё, очень бережно, во время жаркого, непрерывного поцелуя в губы. Но она, всё равно, ощутила боль. Самопроизвольно, вскрикнув, негромко, окаменела, и думала. Скорее бы, всё это кончилось. Потом, какое-то время, они лежали, молча, он молвил, виновато. – Машенька, любимая, прости! Я не сдержался, это было невозможно, рядом с тобой, такой красивой, нежной! Милая, я люблю тебя, мы поженимся! Ты моя жена! Она успокоилась и сказала. – Я не сержусь на тебя, Костик! Я люблю тебя! Ты мой муж!