Олег Ярков - Туман. Книга вторая

Отмеченную крестиком на карте ресторацию «Крым» и вправду узнали легко. В таком большом и важном городе, как Москва, подобная фасадная живопись могла быть названа «современной», или «дерзкой». Впрочем, многие вещи сомнительного свойства приобрели в подобных городах совсем иное толкование, более оправдательно-артистическое, нежели то, на какое они, в действительности, заслуживали. Кирилла Антонович, не оставивший привычку смягчать в речевом выражении настоящую остроту своей мысли, определил бы этот фасад, как «необдуманно окрашенный плохо гармонирующими колерами – мертвенно-синим и серо-белым. А в мыслях окрестил сие буйство малярно-архитектурного зодчества, как «вульгарную безвкусицу». Хотя, наверное, людям, которые придут на землю лет, эдак, через 150 – 200, эти оба выражения, и мысленное, и словами высказанное, не покажутся жёсткими, либо резкими. Если к тому времени вообще кто-нибудь будет понимать смысл этих слов или, что намного хуже, будет их вообще помнить.

Модест Павлович, остановившийся, словно конь, налетевший на невидимую преграду, при виде этой раскраски стен только и смог промолвить.

– Хорошо, что идти пришлось не долго….

Договорить штаб-ротмистру не довелось. Он всем своим видом постарался обратить внимание Кириллы Антоновича на массивную вывеску со словом «Крым», написанную той же самой синей темперой по серовато-белёсому полю. Однако не эстетическое несовершенство вывески обеспокоило Модеста Павловича, а то, что она, по мнению штаб-ротмистра, опасно закачалась в тот момент, когда помещик потянул на себя ручку входной двери. Но в тот день судьба благоволила обоим, а посему – обошлось.

Выбрав для себя пустой столик в зале, оказавшимся, в отличие от фасада, довольно милым и, однозначно, продуманным при использовании цветовых гамм, друзья тут же были услужливо уведомлены о том, что этот столик уж заказан другими господами, являющимися постоянными посетителями.

Сие уведомление прозвучало от стоящего рядом с помещиками молодого человека с расползающимся, из-за непослушных рыжих вихров, пробором посереди головы. Растянув, не менее рыжее от конопушек лицо в привычной, от ежечасного использования, улыбке и голосом, показавшимся соседям-помещикам, не менее рыжим, чем остальной облик ресторанного работника, молодой человек сообщил, что господам надлежит перейти в отдельный кабинет.

Не обращая внимания на недоумение, ярко осветившее лица Кириллы Антоновича и Модеста Павловича, рыжеволосый добавил, что «стол для господ уже накрыт и отсервирован, а их знакомец присутствовать изволят ранее». Насладившись впечатлением, произведённым своими последними словами, молодой человек указал рукой на дверь, в которую господам следовало пройти. Затем он с удовольствием стёр улыбку с рыжего лица и отбыл к стойке с бутылками и стаканами.

– Москва…. – произнёс Модест Павлович, и первым шагнул к двери.

Оторвав от точек соприкосновения одновременно две вещи – взгляд от воды, а себя от перил (по-морскому – леера), Кирилла Антонович уныло побрёл по палубе, обходя по левую руку остеклённую кают-компанию и, держа одноимённую руку наизготовку, дабы иметь возможность моментально обрести ею точку опоры для своего многострадательного тела в момент возможной бортовой качки. И, хотя, река была спокойна, и никакой качки не предвиделось, помещик счёл не лишним совершать передвижение в сторону своей каюты именно в такой позиции тела.

Состояние Кириллы Антоновича не улучшилось, а даже наоборот, когда из своей каюты, расположенной рядом с каютой помещика, вышагнула худющая и длинноносая жена бюргера, совершенно счастливая от того, что путешествует пароходом по реке.

Увидев походку Кириллы Антоновича, и исполненное болезненной тоской его лицо, эта немка, кстати, Магда Теофил Эрнест Шенке, заговорила довольно приятным голосом, обращаясь к помещику.

– Уммёглихь! Майн Готт! Зи зеер кранк! Ви понимать мне? Дас ист зеер шлехт! Надо лежать, а не… топ-топ, как ви, понимать? Надо чай с лимон и мокро на голова… это….

– Полотенце?

– Я, я! Полотенце! Их бин сказать стюард про ваш… кранк… э-э… болеть! Идите в каюта унд лежать. Я прислать стюард, хорошо? Их шнелле… ходить.

Указав себе направление движения собственным носом, немка, она же Магда Шенке, унеслась по коридору, обдав Кириллу Антоновича воздушной волной.

– Может статься, что она и права. Попробую прилечь. Возможно ли такое, что это ужасное плавание закончится тогда, когда я ещё буду жив? Не верится, совершеннейшим образом не верится!