Я не хочу сейчас думать лишнего. Я хочу вспоминать, как мы с Мариной, все обсудив и крепко поплакав, дали друг другу наконец обещание не терзаться больше понапрасну. Как целовались в ее машине, слушая стук дождевых капель: на улице начался самый настоящий ливень. Как оторвались друг от друга, хохоча – оба понимали, что ведем себя нелепо, обнимаясь в машине, как подростки, в то время как у нас целая совместная жизнь впереди.
Отсмеявшись, мы поехали к ней домой – особняк у нее тут, в Холланд-Парке, просто замечательный. Особенно в нем хороши ковры на полах. Диваны. Ступеньки лестницы. Ну и кровать. Больше – кроме ковров и прочей мебели, на которую можно прилечь, – я ничего толком не разглядел. А что вы хотите? Мы не виделись почти два месяца. Я не целовал ее два месяца. Я почти забыл, как мне нравится в ней все, от аромата волос, который не описать, до вишневых глаз, до вкуса ее поцелуев. Она говорит, что мертва, что ее поцелуй – это поцелуй смерти. Значит, я знаю вкус смерти. И он нравится мне – нравится до безумия. Он… безупречен, вкус моей смерти.
Подумать только – я почти забыл, как горит от прикосновения ее ледяных пальцев моя кожа. Почти забыл, как неутолима моя жажда БЫТЬ с ней.
Я думаю иногда, что эта жажда мучительней, чем ее тяга к крови. Марина может есть раз в неделю. Я не могу прожить без ее поцелуя даже пару часов.
Сегодня утром погода поменялась. Вчерашнего ливня словно и не было – небо, которое я вижу в окне краем глаза, синее-синее. И какое-то очень чистое. Словно дождь, простите за банальность, смыл всю муть и серость с мира. Утро моей новой жизни, жизни между человеческим и потусторонним миром, оказалось солнечным и светлым. В этом есть ирония: Марина не вносит солнца. Но с точки зрения всяких общих метафор то, что природа приветствует наше воссоединение улыбкой, все-таки хорошо. Ну так мне, человеку, кажется.
Марина что-то бормочет во сне, и слегка шевелится – поворачивается так, что я могу смотреть на ее прекрасное, даже во сне счастливое лицо, и шею, и обнаженную грудь. На ее бледной коже тускло поблескивает мой подарок – антикварная гранатовая подвеска. Я купил ее для Марины на Новый год, еще не зная, кто она и что – купил потому, что цвет камня напомнил мне цвет ее глаз. Я не прав, называя их все время вишневыми – они гранатовые, на самом деле. Мне так приятно, что она носит эту вещицу – что, даже пытаясь расстаться со мной, она носила на себе эту выбранную мной интуитивно гранатовую каплю. Она похожа на капельку крови, эта подвеска.
Я искренне готов буду, если что, отдать Марине свою кровь. Вот и хорошо, что ее шее всегда украшает молчаливое напоминание об этом.
Я протягиваю руку, чтобы коснуться кончиком пальца камня на ее шее. А потом поглаживаю кожу рядом. Я не хочу нарочно будить ее – на заре она сладко так спит – но я надеюсь, что она почувствует мое прикосновение. Я лежу с ней рядом, но я все равно скучаю по ней. Я хочу, чтобы она взглянула в мои глаза, и улыбнулась вместе со мной утру нашей новой жизни.
Марина улыбается, не открывая глаз, и накрывает мою руку своей.
– Ты правда здесь? Мне ведь это не снится, нет?
Я улыбаюсь в ответ:
– Открой глазки и узнаешь.
Ее улыбка становится шире:
– Я и так знаю. Просто кокетничаю.
Я склоняюсь, чтобы прижаться губами к ее лбу:
– Правильно. Кокетничать – это хорошо. Это я одобряю.
Она подтягивается ко мне, поворачивает лицо, чтобы мои губы оказались на уровне ее губ, и пытается что-то сказать одновременно с поцелуем. Получается, естественно, какая-то ерунда, и мы отрываемся друг от друга со смехом.
Марина садится в кровати, и обиженно смотрит в окно – надув губы и хмурясь, как маленькая девочка.
– Чертово солнце! Ну кому оно нужно в таких количествах?
– Не занудствуй. Где свет, там и тень. Будем жить на границе двух миров.
Она бросает на меня серьезный взгляд, и сплетает свои пальцы с моими:
– Вот не знаю я, Влад, что о тебе думать… Ты иногда говоришь такие… многозначительные и глубокие вещи. И я никогда не понимаю, это ты случайно брякнул, или правда имел в виду что-то особенное.
Я пожимаю плечами:
– Тебе надо просто меньше думать. Когда ты думаешь, все вокруг ужасно запутывается. Нам обоим надо просто быть… проще, пардон за каламбурчик. Тьфу, у меня как-то плохо сегодня с утра получается разговаривать. Иди лучше сюда, давай я буду тебя целовать.
Она послушно прижимается ко мне, и говорит очень тихо:
– Как у тебя все просто, человек…
Читать дальше