Маруся Светлова - Как найти своего мужчину

К утру, когда дети ушли встречать рассвет, а родители все еще сидели в кабинете учителя труда и сами отмечали знаменательное событие, пришла пора убирать зал. Тогда только и собрали оставшиеся продукты, и получился увесистый кулек с бутербродами, просто – с нарезкой разного вида, целое блюдо фруктов.

И с Настиной легкой руки его разобрали по частям. Пакетик вкусностей взяла себе уборщица тетя Оля, которую все дети любили за ее домашний какой-то нрав, но на выпускной вечер, однако, не позвали. И Настя посчитала, что ничего страшного не будет, если она тетю Олю угостит с детского стола. Часть продуктов Настя отнесла в кабинет домоводства – завтра был экзамен у 6-го «Б», и Настя решила – будет здорово угостить коллег во время перерыва. Большую часть оставшихся продуктов забрала Нина Ивановна, организатор внеклассной работы, которая шла на другой день в поход с седьмыми классами. Выпечка, фрукты и несколько упаковок газированной воды – всё это было просто подарком в трехдневном походе.

Сама Настя тоже всю ночь не ела, не до разносолов ей было. Это был ее выпускной класс, поэтому ей было нужно всюду успеть и все проконтролировать: и вовремя увести из коридора подвыпивших выпускников, чтобы директору на глаза не попались, и с родителями пообщаться, и выслушивать излияния своих вчерашних учеников. Поэтому к моменту уборки стола была она откровенно голодной. И, пока наводили порядок в актовом зале, в котором проходило торжество, пока тетя Оля, которая специально по этому поводу вышла на работу рано утром, мела зал, Настя сделала совершенно потрясающий королевский бутерброд – сложив на кусок хлеба несколько кусков ветчины, буженины и копченой корейки. И съела его с аппетитом, как будто наградила саму себя за все мытарства последних дней и всю суету этой ночи.

– Где наши продукты? – задала вопрос эта все контролирующая мама на другой день. И повторила с чувством внутреннего достоинства и возмущения невиданной несправедливостью:

– Где те продукты, которые оставались на столах?

И вопрос этот, и мама, пришедшая на другой день в школу специально, чтобы спросить это, были так неожиданны, что Настя не нашла, что и ответить.

И сразу вспомнила этот свой восхитительный бутерброд, нарезки эти, с королевской щедростью в несколько этажей положенные на хлеб, и стало ей так стыдно и так неловко за себя, и за этот бутерброд, и за маму, которая в школу пришла для того, чтобы разобраться, куда делись оставшиеся продукты.

И Настя смутилась окончательно, даже забыла сразу – куда все эти продукты делись, как будто она одна и съела все это в этом величественном, роскошном бутерброде.

И потом, запинаясь, как провинившаяся, объяснила маме, что продукты эти, которые не понадобились выпускникам, пригодились в походе, что часть их она отдала на экзамен, что она угостила ими тетю Олю. Она даже про бутерброд свой рассказала, чтобы мама поняла, что она все честно рассказывает.

Но, пока говорила она все это маме, – не оставляло ее чувство, что говорит она с человеком, который ее не слышит, который ее аргументы не принимает, который видит только факт – продукты исчезли. И сам этот факт ложится пятном и на Настю и на других учителей. Потому что изначально эта мама видела в этом факте плохое – воровство.

Когда мама, недовольная, с осуждающим взглядом, ушла, высказав ей свое принципиальное несогласие с таким обращением с продуктами, купленными на общественные деньги, – Настю еще долго не оставляло чувство неловкости от самой ситуации, и чувство неловкости от общения с такой вот – принципиальной, порядочной и какой-то… нечеловечной – мамой.

И Настя не раз потом встречала таких родителей – правильных, жестких, недоверчивых. И, когда много лет спустя, уже работая в институте, она познакомилась с мамой Лены, она почувствовала в ней такой знакомый тип правдоискателя и контролерши, всегда знающей, как надо и как не надо поступать.

Вообще было как-то не принято, чтобы родители студентов посещали кураторов курсов – как в школе: спрашивали, как там их ребенок. В общем-то, ничего в этом не было плохого, даже наоборот, могло бы говорить о заботливости, внимательности родителей к своему чаду, – но после посещений мамы Лены всегда оставался этот осадок, какое-то неприятное чувство, что она не должна ходить и интересоваться жизнью дочери. Не должна ходить и интересоваться именно так, как она делала.

Был в ее вопросах не интерес – а контроль, надзор, как будто никак не могла она отпустить Лену во взрослую жизнь. Было в ее вопросах какое-то недоверие – и самой Лене, которая, казалось, так и должна была непременно что-то натворить, если ее не контролировать, и Насте, которая уверяла, что Лена – прекрасная девочка. Было что-то очень неприятное, жесткое в самой маме, с ее знанием жизни, попыткой оградить, уберечь своего ребенка. Уберечь от чего – от жизни? От опыта? От любви, наконец?