Григорий Поздняков - Полет в никуда

Я сидел сбоку от сцены. Мне было видно, как за кулисами бесновались девушки этой группы, может, жены. На их головах были повязочки, как у индейцев племени аппачи. Они были явно не в себе, потому что под бой тамтамов, как-то нелепо кивали головами.

Наконец, дело дошло до хита «Аквариума» – «Козлодоев». Народ запел вместе с группой, под аплодисменты. Группу уже было не слышно, только хоровое пение зала.

Н – вот концерт закончен, народ потянулся к выходу. Б.Г. никого не разочаровал, может быть, только меня.

Честно говоря, я ничего не понял, но признаться в этом своим сокурсникам не мог, поэтому при вопросе: «Как концерт?», отвечал нелепой фразой: «Б.Г. – святой». Все мне поддакивали: «Истинно святой». Я проявил

пленку, отпечатал фотографии и отдал их Анечке. Она завизжала от восторга, чмокнула меня в щечку и убежала. «Ладно, – подумал я, – у каждого человека есть какая-нибудь чудинка. Им это нравится, я этого не понимаю, что с того».

Но мне все-таки было интересно, о чем они пели. Я подошел к Лехе-ди-джею и спросил:

– Лех, у тебя «Аквариум» есть?

– Вообще-то, старик, это не танцевальная музыка, сейчас из наших

«Динамик» в моде, но для тебя могу достать, я же тебе должен за твои простыни.

– Принеси, пожалуйста.

– Завтра забегай, записи будут, – уверенно пообещал Леха.

На следующий день я слушал по магнитофону «Аквариум». Мне понравилось все: и музыка, и слова. У них был очень теплый, сказочный мир. И чем больше я не понимал их тексты, тем больше они мне нравились.

Утром меня разбудил писклявый крик вьетнамца. Он орал в туалете. Было такое ощущение, что он увидел там то, чего не видел никогда в жизни. Я зашел в туалет и стал наблюдателем малоприятной сцены: старшекурсник Дедов Сергей схватил маленького, щуплого вьетнамца за шею и заталкивал его в унитаз, при этом спуская воду.

– Дед, ты что, с ума сошел! Ты что делаешь?

– Григорий, представляешь, я ему давеча три раза говорил, чтобы он

свою тухлую селедку не жарил по утрам, я ненавижу запах жареной селедки. У меня от нее наступает тошнота и хочется блевать. А он все равно ее жарит, мартышка вьетнамская.

Дедов задавал вопрос, окуная в унитаз:

– Будешь жарить селедку, мандавошка вьетнамская?

Вьетнамец продолжал орать, как резаный:

– Буду! Буду!

– Слышь, Дед, он просто забывает поставить предлог «не» и поэтому

орет «буду».

Дедов на минуту призадумался и спросил:

– Не будешь жарить?

Вьетнамец теперь закричал:

– Не буду, не буду!

Дедов перевел дыхание, сплюнул в сторону вьетнамца и отпустил его. Вьетнамец мокрый и весь в слезах побежал к себе в комнату, Мне кажется, что он так и не понял, за что его пытались утопить в унитазе. Что делать – языковый барьер. Мне стало приятно, что я спас жизнь вьетнамскому студенту.

Как-то на лекции по начертательной геометрии, где собирался весь поток, а это примерно сто двадцать человек, произошел инцидент опять же с вьетнамцем.

Доцент Каверкин ходил по аудитории, читая лекции. Он всегда любил интересоваться, как идут дела у иностранных друзей. Подойдя к тому же вьетнамцу, похлопал его по плечу и, так это снисходительно, по-дружески спросил:

– Ну, как дела, Вьетнам?

Вьетнамец незамедлительно, четко и громко, по-русски выпалил:

– Пиздато!

Доцент открыл рот и не мог ничего сказать. Только потом заорал на всю аудиторию:

– Кто тебя этому научил? С кем ты живешь?

Вьетнамец затараторил, улыбаясь, как японское солнце:

– Дедов, Дедов, Дедов!

Дед пошел «на ковер» в деканат. Ему объявили строгий выговор, а вьетнамца переселили в другую комнату, Так, вьетнамский друг, того не желая, отомстил за унитаз Дедову Сергею.

Вообще «Дед» был неплохой мужик. Он был родом из-под Тулы. Носил пышные усы, прямо, как у Чапаева. Усы добавляли ему какой-то шарм и интеллигентность. Он говорил: для того, чтобы отрастить такие усы, их надо смазывать куриным пометом. Они были у него рыже-русые и на концах закручены. Дед мог часами философствовать о жизни, причем с какой-то русской удалью. Он не мог не ругаться матом. Мат лился из него, как из рога изобилия. Говорил очень громко и важно. Его нельзя было не слушать. Хотя вся его философия сводилась к одному: «Весь мир – бардак, все бабы – бляди». Дед никогда не общался с женщинами. Он их как-то сторонился их и старался обходить, хотя внешне был, по-мужицки, привлекательным человеком. Говорили, что у него была первая неудачная любовь, но он никогда не рассказывал об этом, наверное, не хотел показаться сентиментальным перед нами.