Григорий Поздняков - Полет в никуда

перечитывал статьи о кинематографе по несколько раз, зачитывая каждый свежий номер до дыр. И по прошествии двух лет понял, что ни актер, ни режиссер из меня ни хрена не выйдет.

Я решил твердо: буду кинооператором – ответственности меньше. Поеду в Москву поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Родители поддержали мое безумство, и я начал заниматься фотографией. Отец купил мне простенький фотоаппарат завода ЛОМО, чем положил начало моим мытарствам в фотоискусстве. Я снимал все подряд: натюрморты, портреты, пейзажи и, конечно же, девушек (но снимал их пока только на фотопленку). Выискивая на танцах симпатичную девочку, приглашал ее в свою фотомастерскую и извращался, как фотограф-профессионал, но и только. До потери девственности было еще, ох, как далеко.

Мне всегда казалось, что должен сделать то, что не смогут сделать другие. В десятом классе я ни на миг не сомневался в собственной гениальности. Я был для себя великим. Все деяния остальных не имеют большого значения. Есть только «я» и мое будущее. Сейчас понимаю, каким я был самоуверенным кретином. Лучше это понять позже, чем не понять никогда. Наверное, нет ничего хуже, чем гениальные мужчины, неотразимые женщины – скучнейшие и невыносимые люди.

Интерес к женскому полу, судя по нынешней молодежи, у меня проявился достаточно поздно. Как-то школьный приятель Юрка Казачков принес в школу эротические открытки. Да, именно эротические, о порнухе мы даже и не слышали. Это были очень старые фотографии дореволюционного периода, я первый раз увидел обнаженную женщину, и это произвело на меня неизгладимое впечатление. Меня это заинтересовало.

Спустя два дня я полез к отцу в комод, где хранились негативы тридцатилетней давности. Долго шаря, нашел негатив пере фотографированного эротического зарубежного журнала. Я моментально развел проявитель и фиксаж, занавесил шторы и погрузился в мир эротических грез. Я решил, что всем мальчикам нашего класса будет также интересно, как мне, и, размножив чудо-фотки, раздал всем одноклассникам. С этим-то и загремел в кабинет завуча. Моя мама краснела от стыда. Папа пару раз стеганул ремнем. И, в наказание, на месяц я был разлучен с фотоувеличителем. Мои приятели знали все это уже давно, и эротика на бумаге их не вдохновляла.

Леха Балда предложил мне посмотреть все это в натуре.

– Где и как? – спросил я.

– Где, где! В бане, конечно же, мы сегодня туда идем.

– Но, Леха, ведь женская баня находится на втором этаже, а мужская на первом.

– В женской бане сейчас ремонт, поэтому мужики моются по средам, а женщины по четвергам, а сегодня что?

– Четверг.

– То-то и оно, пошли, нас идет целая компания наблюдателей.

– Пошли, – без колебаний ответил я.

В девять часов вечера мы все встретились у бани. Начинается погружение в мир непознанного.

Единственное окно, которое было не замазано зеленой краской – очень маленькое, зато чуть приоткрытое, Все смотрели по очереди по пять минут. Богдашка засекал время, потому что только у него были часы. Когда дошла очередь до Богдашки, он аккуратно залез на подоконник и с ужасом крикнул:

– Алевтина, сучка, училка, смотрите какие у нее сиськи. Эта сволочь мне за четверть двойку поставила.

Он прыгает с подоконника, хватает комок глины, и в раскрытое окно швыряет эту гадость прямо в Алевтину.

В бане шум, визг, переполох. Выбегают работники бани, мы – врассыпную. Весь кайф из-за Богдашки сломан. За нами гонятся работники бани. Я слышу голос банщицы:

– Поздняков! Это ты!

Леха Балда в ответ орет:

– Это не он! Вы ошиблись! – он пытается меня прикрыть.

Дома был скандал. Отец кричал:

– Он извращенец!

Мать опять угрожала кабинетом завуча, хотя сама работала в этом кабинете.

Мой эротический мир пытались разрушить у меня на глазах. Но я крепчал, хотя и чувствовал себя, как обоссанный муравей. Я знал, что это только начало. Хотя, честно признаться, мне было очень стыдно. Я не мог понять, в чем дело, но сознавал, что это неправильно. Что в этом особенного, если меня интересовало обнаженное женское тело, – то, чего я никогда не видел и что представилась возможность посмотреть. Воспитание социалистической школы прививало мне, что обнаженное тело – это плохо, грязно и некрасиво. Мы же, пацаны, видели во всем этом совершенно обратную сторону медали. Мы хотели этого, искали этого всеми доступными и недоступными путями. Природа брала свое. Я до сих пор люблю обнаженное женское тело. Вид его толкает мужчину на подвиги, романтику. Хотя, если ты видишь его в избытке, это тоже плохо. Как писал Генри Миллер: «Если ты часто видишь голую женщину, то рано или поздно опять переведешь свой взгляд на лицо»