Елена Асеева - Коллекционер грёз. Повесть

Ему было мало. Было мало его присутствия, где талант угадывался мгновенно – он не успевал даже развернуться во всех красе, но мир уже поклонился. Я наблюдала это. Он был каким-то вулканом, загнанным в квартирные рамки и вынужденным вести себя пристойно. Но и в пристойности он был велик. Они были как два великана, крушителя камней и мудреца, забредшие на свет в окне.

Я их готова была носить на руках. Они светили мне странным обжигающим светом и….

…они любили меня.

Будучи незнакомыми, чужими пришельцами, сказали – мы тебя любим – и я знала, что это так. Я готова была снять свои вещи и отдать им, провожать на край света, слушать протяжные песни гор и безумные истории, ехать за ними в их заснеженности и персиковые сады, так как знала, что они за что-то меня полюбили. Просто так.

За молчание может – я не пыталась догадаться. Но так быстро и очевидно меня никто никогда не принимал. Не зная. Просто так. Я была им за это безумно, необъяснимо благодарна, так как это были первые люди, заглянувшие в меня и принявшие без подробностей процесса сканирования и снобизма.

Они пришли и сказали – любим – я готова была расплакаться. За простоту.

– Что такое Армения?

– Простор…

– А на что похож язык и культура?

– Только лишь на фарси. У нас одни корни. У Персии и Армении.

– А у Марины друг есть, перс, он живет в Канаде и очень умный, – ноль реакции.

– Тяпа… (это была я), – ты – чу-у-до…., – и я таю.

Они были огромными. Глыбами. Горными массивами.

И мне казалось, что они свободны – но я могла и ошибаться.

Может, они были просто загнаны в угол

…я не приеду…

Ты будешь любим и ярок

Но я не приеду.

Твой несостоявшийся маленький эльф

Я сидела в кресле, зажатая со всех сторон тучными мужчинами, от которых пахло чем-то животным, в забитом душном зале, куда пришли накрашенные нарядные девушки и спинки у стульев мягко прогинались от напряжения тела, а свет был тусклым и все люди приятными и блаженными.

Но их не было.

Я купила какой-то билет с рук, так как в продаже больше не оставалось, дрожащими руками сдавала вещи в гардероб, уже подсознательно зная, что их здесь нет и не будет. Но я ждала. Ждала ночь и день, ходила вокруг манускриптов на выставке в Эрмитаже и мечтательно перелистывала забитые миниатюрами страницы каких-то четверичных армянских Евангелий.

Но их не было. Они просто не приехали.

А потом я бродила по Марсову полю в лужах и полнейшем затмении мозга, разговаривая вслух с Лешей Кульбиным и древними миниатюристами, украшавшими затейливыми тончайшими львами и грифами эти загадочные Евангелия….И львы были как живые и похожие на прозрачный голубой фарфор, и женщины кормили овец грудью, и молодые, безбородые лица святых с потрескавшихся фресок… И разрушенные храмы…

Спектакль был ужасным. До последнего я бороздила глазами окружающее пространство, надеясь увидеть тех, к кому пришла. В каждое человеческое существо я заглядывала с немым вопросом – где они? Но все были немы. Жалея себя я даже поплакала – но так… Для бутафории…

Больнее всего было все дальнейшее смотреть – какую-то порнографию про русскую деревеньку, где армянские актеры изображали пьяных трактористов на завалинке, скача по сцене в кепках и гармошках. Мне было гнусно, противно, бесконечно разочарованно.

Я пришла к ним… К Параджанову, к загадочному Евангелию и каменным крестам с обглоданными ветром краями, к ноющему дудуку и грусти, которые я видела. Но на сцене упрямо пытались веселиться под банальные анекдоты. Хоть и с плачущими глазами.

А потом я ползла к метро, убежав с антракта, и мне хотелось скулить от обиды.

Да, никто меня не обижал, но порой одиночество втаптывает в землю. И ты бежишь, немая, к тем, ктo любят. Но они любят что-то вне тебя, не видя.

Холодно…

Когда мне плохо я танцую.

В голове.

В какой-то капсуле мозга я танцую от отчаяния и обиды под странную, раздирающую мозг музыку из ритмов телефонных гудков в трубке, колесного тарахтения метро, речитатива висящих на поручнях подростков, своего нервного перебирания коленками и завывания города.

Я КОРЧУСЬ, скребусь по прозрачным стенкам капсулы под собственный industrial -хит, а поверхность вибрирует и влажнеет от застилающих глаза слез.

Это МОЙ танец, когда уже нет сил ни писать, ни рисовать.

Видеоклип безумства и отчаяния.

– Я одна, – и музыка рельс, и закрывания дверей, и уставившихся на тебя глаз перевертывается вместе с тобой вверх ногами и ты уже тарабанишь покрасневшими ладонями в какой-то органичный, живой, но все равно стеклянный купол, а чернота проносится мимо, иногда мигая станциями.