Андрей Соболев - Крепость мёртвых

А выстроить сразу большую больницу, где-нибудь на окраине города, мы не сможем. Таких денег нет. Я выпросил у наместника царя-батюшки скромную сумму. Клянусь, я сделал все что мог, я нижайше кланялся Иафету Робертовичу, да что там, я валялся у него в ногах ради блага Ставрополя, но большей суммы мне не дали».

После этих слов он расплакался, преподнеся к лицу носовой платок, но, не вытирая почему-то слезы, а водя им по щекам и подбородку, а в нашем строю поднялся шум. Забыв про команду «смирно», казаки стали оборачиваться друг к другу. Я услышал фразы товарищей типа:

«Уж не кладбище ли хочет снести, сукин сын?», «Кикимора болотная», «Коварный банщик» и подобные этим.

А Кошкин продолжал свой монолог:

«Уж теперь я прям и не знаю, что делать. Пусть город сам решит, как поступить. Но знайте, без еще одного корпуса мы долго не протянем. Зараза однажды вырвется наружу и все мы заразимся. Себя мне не жаль ни сколечко, а вот за ваших детей душа болит.

А если мы все-таки примем совместное решение о переносе кладбища, перезахоронении доблестных казаков и офицеров, то я вам клянусь, что все будет произведено самым благочинным способом. Аккуратно, ничего не теряя. В том же порядке, с теми же памятниками на надгробиях наши покойные защитники лягут на вечный сон в другом месте».

Говоря последние слова, он смотрел на казаков, как будто только к нам и обращался. Хочется сказать, что на Михайловском кладбище были могилы исключительно казачьи. Более никого мы туда не пускали. А когда оно официально закрылось два года назад, мы своих погибших и умерших казаков стали хоронить на общем городском, за Ставрополем.

Оно по размерам уже превосходило Михайловку, хоть и младше было намного. Потому как приезжих с каждым годом становилось все больше. Сюда стремились тысячами, не смотря на прифронтовую зону. Какие-то бродяги, которые здесь становились «уважаемыми горожанами», неудачники, не нашедшие себя в северных городах.

Теперь они разгуливали по городу счастливые и пьяные в компании девиц с яркой косметикой на лице и в вызывающих нарядах. Сюда сотнями каждый год свозили уличных проституток со столицы. С глаз подальше от благочестивого царя.

Сюда ехали беженцы с юга (война громыхала не первое десятилетие), фокусники, проходимцы, фальшивомонетчики, бежавшие от властей. Все были здесь. И я не узнавал столь стремительно меняющегося городского облика.

Стоит ли говорить, что тюрьма, как и больница, тоже была переполнена. И тоже больными. Только нравственно. Большей частью здесь находились не обычные карманники или клеветники. Нет, это был контингент позабористее. А о его наглости я вообще молчу. Представьте, женщина, из-за ревности убившая другую тем, что избив ее, засунула в нее пустую стеклянную бутылку и продолжила неистово пинать, предварительно обув тяжелые сапоги, пока та внутри не разбилась.

Молодой мужичек, по прозвищу Укус, который вместе с пьяными дружками изнасиловал старушку, забавы ради. Они выпивали ночью возле дома Укуса, а под утро им захотелось «любви и ласки». В это время, на рассвете, пожилая соседка вышла поливать свой палисадник, пока еще не поднялось южное испепеляющее солнце.

Укус с приятелями на нее накинулись, сделали свое дело, убили и прикопали в ее же палисаднике. А на следующую ночь снова напились и, не найдя никого более подходящего, старушку раскопали. И когда не смогли совершить задуманное по причине окаменения бабушки, просто стали издеваться над трупом и громко смеяться. Казачий патруль прибыл на шум как раз в тот момент, когда компания уже практически полностью сняла с труппа несчастной кожу лопатами.

Подобных историй я бы мог рассказать не один десяток. Только стоит ли будоражить умы тех, кто с подобными людьми не сталкивался и даст Бог не столкнется?

Пока в городе стоял наш полк, арестанты вели себя хоть сколько-нибудь послушно. Редко грубили и не кидались драться. А вот после ухода основной массы казаков, они в один миг осмелели. Брань от них стала слышаться каждый день в наш адрес.

«Ушли ваши, – говорили сидельцы, – теперь город наш, а вам здесь не место».

Несколько раз они кинулись было драться на казаков, но получив плетками по спинам притихли. На время. А через какое-то время до Ставрополя дошли новости, что весь наш полк погиб в горах.

Стоит ли говорить о настроениях, в которые погрузились оставшиеся казаки? Это были смешанные чувства скорби, опустошенности и вины. Каждый теперь уже не просто сожалел, что не ушел с полком, нет, теперь каждый просто ненавидел себя за то, что остался. Хотя нас никто не спрашивал. От депрессии, которая обязательно бы одолела каждого из нас, тогда спасло усиленное несение службы. Потонуть в своем горе нам мешало наведение порядка на городских улицах, обеспечения надзора, распорядка времени на тюремных постах и требования от всех соблюдения закона.