Ирина Рикас - Девочка плачет…

Антонио значительно поднял вверх палец, опять помолчал, покивал головой, как бы в подтверждение важности сказанного.

– Я заставлять не буду. Орнела и сама должна понимать. Такой брак – честь для семьи. Думай, Орнела! – И он тяжело и долго посмотрел на дочь.

Орнела побледнела, сдвинула над переносьем брови. Исподлобья смотрела на отца и казалось, искры вот-вот брызнут из ее глаз. Мать первой не выдержала, тихо вздохнула:

– Что ж, дочка, надо соглашаться.

Орнела сжала край стола побелевшими пальцами, почти прошептала:

– Я хочу учиться. Пожалуйста, отец!

Антонио хлопнул по столу ладонью, прикрикнул:

– Я сказал – нет! Что ты такое? Женщина! Тебе нужно замуж. И детей рожать. У тебя есть братья! – Он оглядел, как будто пересчитал, сыновей; те опустили глаза под взглядом отца. Тот продолжал уже тихо, с расстановкой: – Пусть парни учатся, а вам, длиннокосым, нечего зад просиживать да отцовские деньги переводить.

– Отец, все мои подруги придут осенью в школу, а меня не будет! – взмолилась Орнела, прижала к груди сцепленные ладони. – Как же, разве я хуже? У Мирабелы тоже братья, и аттестат хуже моего, а она идет учиться.

– Про подругу твою слышать не желаю, – опять поднял голос Антонио, – не желаю! И видеть ее рядом с тобой не могу. Кукла! Раскрашенная кукла. И отец ее – старый глупый индюк. Индюк! Превозносит ее, как Святую Деву. Носится с ней: «моя Белуча то, моя Белуча сё!» Избаловал девку, как содержанку. Да где это люди видели, чтобы девчонке, которой и шестнадцати нет, такие подарки дарить. Автомобили дарить!

– Это всего лишь старый «Фиат», ему сто лет, – осмелилась вставить Орнела, и тем только раздразнила отца.

– Не смей говорить! – Он вскочил, опять ударил по столу, да так, что стоявшая на столе старинная, все в трещинках, руанская фаянсовая хлебница звякнула о подставленное под нее блюдо. – Ей еще и по закону ездить нельзя, а он ей… И ты на нее смотришь! Тоже хочешь автомобили получать?!..

– Но отец, я прошу вас только об одном, пожалуйста, я хочу, чтобы у меня была профессия, – на глаза Орнелы навернулись слезы. – Я буду работать и выплачу вам, назначьте мне долг. Умоляю, отец!

Антонио, опершись тяжелыми ладонями о стол, смотрел на дочь набычившись, исподлобья. Глаза его загорелись, лицо налилось кровью.

– Я сказал: нет! Пойдешь замуж.

– Так и не пойду! – закричала вдруг Орнела и вскочила, махнула ладонью по глазам, по щекам, прогнала слезы. – Не пойду ни за что! Лучше из дома уйду, буду работать. Пусть все говорят, что Антонио Бонисетти дочь из дома выгнал!

Красные точки, как вишни по земле из опрокинутого ведра, запрыгали перед глазами Антонио. Он почти зарычал:

– Дочь, не смей ослушаться моей воли!

– Не пойду, лучше убейте! – Орнела кинулась к двери, где в простенке, в деревянной распорке хранились охотничьи ружья, выхватила одно, швырнула его на стол перед отцом:

– Не пойду! Лучше застрелите меня! – Она встала перед ним: прямая, высокая, с охватившим голову пламенем растрепавшихся волос, засветившихся от упавшего сзади луча солнца.

Отяжелели, кровью набухли глаза Антонио:

– Ах, вот ты как! Мало я горя видел от тебя! Так и убью, не пожалею! – Антонио схватил ружье, вскинул его, направив на дочь. Поганая девчонка засмеялась треснувшим, как стекло, обидным смехом, вплотную подскочила к отцу, уперлась лбом в ствол:

– Ну так что ж. Стреляй, стреляй, не медли! – впервые дочь обратилась так к отцу: никогда в жизни он не слышал от нее «ты».

– Антонио! – зарыдала мать, вскочила, вцепилась корявыми темными пальцами себе в волосы, но побоялась коснуться мужа. – Опомнись, что ты, перед тобой твое дитя!

Братья сидели тихо, не смея сказать ни слова. Антонио не почувствовал, а увидел, как затряслись его руки, как ствол стал биться о лоб дочери. Она не отстранилась, сухими глазами насквозь прожигала отца. Он опустил руки, ружье глухо стукнуло, упало. Ноги его обмякли, он без сил сел на стул, закрыл пепельное лицо большими узловатыми ладонями. Сыновья не должны увидеть его слез. Кар-лотта подхватила выпавшее из рук Антонио ружье, сунула его подальше под комод, замахала руками на дочку, вытолкала ее из комнаты.

Школьные годы бегут быстро. Не успеешь оглянуться – уже в седьмом классе! У семиклассников последним уроком в конце недели всегда был классный час. Алевтина Петровна, географичка и классный руководитель 7-го «А», монотонно бубнила по тетрадке про график дежурства, про проценты успеваемости, про шефство над октябрятами, про озеленение кабинета… Казалось, в классе был идеальный порядок: ребята сидели неслышно. Каждый втихаря занимался своим делом.