Альберт Светлов - Целуя девушек в снегу

Вдобавок, зима на стыке эпох года выдалась не на шутку холодной. В ожидании транспорта приходилось иногда выстаивать минут по сорок, коченея на обжигающем ветру, кидаясь к каждому автобусу, часть из коих на нашем пятачке даже не замедляла хода. Они ещё ранее до отказа забивались людьми, и проезжая мимо, лишь резко сигналили да, набирая разбег, демонстрировали остающимся красные огоньки фар. Время от времени, доведённый до крайности народ целой толпой кидался под колёса, блокируя движение «Икаруса», и вынуждая водителя попытаться открыть двери. Однако, счастливчики, набившиеся ранее внутрь, будто сельди в бочку, упёршись в разворачивающиеся створки, не давали им распахнуться, и разочарованные группы замёрзших и спешащих на заводы работяг, бессильно пинали по скатам и бортам автобуса, матерились, но всё же отпускали транспорт восвояси.

Примерно аналогичная картина наблюдалась и с появлением очередного трамвая. Они ходили тогда безо всякого расписания, примерно раз в 20—25 минут. Вагоновожатая, согласно инструкции, отказывалась продолжать движение до тех пор, пока не закрывала двери полностью, и тогда, находящиеся снаружи, и принимались толчками утрамбовывать тех, кому удалось закрепиться на подножке. Сопровождалось это истеричными воплями водителя, испуганно оравшего в микрофон: «Пока двери не закроете, дальше не поедем! Освободите среднюю дверь, поднимитесь выше! Пройдите вглубь салона». Тут же неслись ответные выкрики: «Твоюмать, да куда наверх—то? На головы, что ли, лезть, нах? Или на крышу?» В жуткой давке люди старались пробраться к выходу заранее, за две, а то и три остановки до нужной. Некоторые парами устраивались на металлической сцепке трамвая, болтающейся сзади, так называемой «колбасе». Иногда, но очень редко, на линию выпускали сдвоенные вагоны, и очутиться в нужном месте к моменту их появления, считалось большой удачей.

Пару раз в утренние морозы под —30, после сорокаминутных безрезультатных метаний от автобуса к трамваю и обратно, я возвращался в квартиру, еле двигая посиневшими руками, совершенно закоченевший и деморализованный невозможностью выбраться в центр. Но бабушка с дедом, дав мне пять минут на обогрев, доставали из кладовки валенки, заставляли сменить на них зимние ботинки, и выпроваживали за дверь, приговаривая: «Даже не мечтай оставаться! Ишь чего придумал, учёбу пропускать! Холодно ему! Всем холодно, другие—то как?» Они изнеженность внука решительно не понимали. Бо́льшая часть их жизни прошла примерно в таких-же условиях. Они, то мёрзли, то недоедали, а до школы ходили, или ездили на лошадях, за двенадцать километров в любую погоду.

Ситуация с транспортом стала медленно меняться в лучшую сторону, едва приватизации подвергся парк автобусов и маршруток. На линию начали выпускать окончательно разваливающиеся колымаги с дырами в полу. Стоимость проезда в подобной телеге составляла, если не ошибаюсь, 5 рублей, а потом и 15, тогда как в муниципальном автобусе – 50 копеек. Увы, муниципальных почти совсем не сохранилось. Проезд в трамвае, после повышения цен, тоже равнялся 50 копейкам, но и эти деньги, подчас, удавалось сохранить, ибо в плотной массе утренних ездоков ни один кондуктор работать не мог. Сидя на своём месте контролёрша, дёргаясь, кричала: «Передаём за проезд! На линии контроль! Задняя площадка, пересылаем деньги!» Кто—то и в самом деле отсылал вперёд монетки, но большая часть делала вид, будто не слышит, хмуро разглядывая слой льда на окнах.

Вот так, с боем прорвавшись внутрь салона, не стоило дёргаться и выходить у вокзала лишь для того, чтобы пересесть в электричку. Хотя, однажды, когда утренний весенний морозец второй половины марта по—зимнему бодро пощипывал за щёки и носы, вожжа попала нам с Лазаревичем под зад, и мы, сами не желая, совершили надолго запомнившийся анабазис по железной дороге. Добравшись до вокзала на маршрутке, я и мой товарищ увидали только хвост удалявшегося трамвайного вагона, а следующий должен был появиться минут 20 спустя. Становилось понятно, первую лекцию мы неминуемо пропускаем.

Перебежав через дорогу к трамвайным путям, мы с Димкой неожиданно повстречали Серёгу Травкина и Ольгерда Пустышкина, обычно величаемого Савельичем. Они тоже опоздали на трамвай и сошлись здесь случайно, за пару минут до нашего появления. Почти вся бригада Лазаревича, за исключением Паши Турова, летом участвовавшая в ремонте факультета, неожиданно оказалась в сборе. После непродолжительного замешательства и вопросов, обращённых друг другу: «Ну чё теперь делать—то будем?», рыжебородый блондин Травкин, глянув на часы, предложил: