Александр Дорофеев - Прыжок назад

Помню, я плакал перед моим отцом, чтобы он послал меня в Мериду продолжить учение. Отец приподнял мою голову и сказал, что учение для меня закончено. «Шести классов, – сказал он. – Тебе предостаточно. Мне от тебя большой учёности не надо. Ты умеешь читать и считать. Ты будешь хозяином всего, что я тебе оставлю».

Мой папа хотел стать большим другом индейцев. И он торговал с главным индейским хозяином – касике. Возил оружие и менял на чикле, древесную смолу для жевания. А чикле отправлял американцам. Они полюбили жевать это чикле с утра до вечера. Сорок человек индейцев с грузом чикле шли два дня, добираясь до лагуны Чунасче, где нагружали лодки.

А я вёл счета. Индейцы совершенно не понимали простых вещей: я тебе должен, ты мне должен. «Сначала ты мне заплати, – говорил их касике. – Потом будешь иметь чикле». Индейцы не были дружелюбны. Лучше сказать, они только терпели моего отца, потому что он торговал с ними. Индейцам нравилось огнестрельное оружие.

Однажды начальник почты дон Транкилино со своим сыном и одним приятелем отправился к побережью Юкатана на маленькой барке. Поплыли порыбачить, собрать дровишек или ещё что-то, не знаю.

Именно в тех местах юкатанской сельвы бродили индейцы и выходили также на берег порыбачить. Если встречали белых людей, то просто убивали. Неизвестно, зачем и почему. Вот и обнаружили дона Транкилино, начальника нашей почты, и прямо начали стрелять и убили вместе с его товарищем, Но мальчику Мистериосо простили жизнь, потому что у него с собой была одна книга.

Он имел в то время, наверное, одиннадцать лет, ходил в школу, и эта книга была с рисунками лошадей, кур, собак, кошек и других животных, а также с рассказами. Мальчик, лучше сказать, уже умел читать и писать. Ну, ему уже было одиннадцать, а в школу он пошёл с семи-восьми.

Индейцы были удивлены и поражены. Они увидели эти рисунки, которых раньше никогда не видели. И простили жизнь мальчику Мистериосо. Из-за книги.

Тот, кто командовал индейским войском, один старшина, сказал: «Не будем его убивать, отведём с нами в селение Чумпон». И отвели этого мальчика Мистериосо.

Когда я думаю, что он был свидетелем, как застрелили пулями его отца – это ужасно думать об этом.

Но пока отвели мальчика в Чумпон, научили языку индейцев, а вскоре женили на девушке-метиске. Так у Мистериосо появилось новое индейское имя, новая индейская семья. И он читал вслух хозяину-касике книгу с рисунками животных. Что творилось тогда в душе мальчика Мистериосо, я не могу сказать, не знаю.

Через несколько лет, когда мы приезжали с отцом за чикле, я видел Мистериосо в Чумпоне. Он помогал нам беседовать с касике, но вёл себя как настоящий индеец. К тому же у него уже было четверо детей.

Тогда мне казалось, что Мистериосо должно быть очень несчастлив. Он посмотрел мне прямо в глаза, и я вспомнил, как он переглядывался с акулами. Лучше сказать, думаю я сейчас, индейцы не убили его не только из-за книги с картинками. Наверное, заглянули в глаза. В них было много таинственности.

Он умер на нашем острове Чаак. На могильном камне написано, когда родился, сколько жил в Чумпоне. И ещё: «Здесь покоится тело, которое в жизни было доном Мистериосо».

– Его жизни можно позавидовать, – вздохнул дон Томас.

Солнце уже совершенно растворилось в море, стемнело, как всегда стремительно, Горизонт исчез. А дон Томас Фернандо Диас не привык рассказывать пустоте.

В ночи он пел. Ста сорока песен со словами хватало до рассвета. А на день оставались песни без слов.

В сезон дождей трудно ездить на велосипеде. Ветер сбивает и ливень таков, что захлёбываешься. Надёжней вынырнуть под крышей ресторанчика «Ла Чамба».

На острове Чаак все наши надевали жёлтые дождевики с капюшонами. Прошлогодние были умеренного цвета тыквы-калабасы, а новые – чистый лимон.

«Лимонсито, – размышлял дон Томас Фернандо Диас. – Остров калабас и лимонсито. Сеньора Хозефина купила своей голой собачке дождевик, так полицейские задержали, приняв за пьяного подростка».

Дон Томас посиживал за стойкой в «Ла Чамбе». Это было хитрое для ресторана название. В Колумбии и Венесуэле оно означало канаву или ров. В Эквадоре – пруд. А в Гватемале и на острове Чаак – работу, дело. Все наши так и говорили – пойдём «чамбеар», поработаем. Конечно, это дело нередко завершалось канавой. Большие окна ресторана запотели. Казалось, что ты в пруду. Перед доном Томасом стояла узенькая, как стилет, рюмка выдержанной текилы и блюдце с лимоном и солью. Он выпивал только в сезон дождей, обходясь остальное время лимонадом.