Олег Герт - Десять вещей. Проза и стихи

Но наиболее интересны, всё же, вожделеющие власти. Эти экземпляры нечасты и штучны: я хочу сказать, те из них, которые имеют адекватное представление о том, что просят; большинство же под властью понимает всего лишь высокий пост в своей канцелярии, в лучшем случае, выборный пост в местном Буле или как там это у них сейчас называется. За этими штучными экземплярами потом бывает очень интересно наблюдать; кое-кто из них последующими делами своими вызывает легкую зависть даже у меня. А впрочем, что это я? не зависть, а наставническую гордость, какую испытывает цирковой укротитель с сорокалетним стажем за юную собачку, впервые прыгнувшую на арене через обруч…

Что же касается того, что я прошу взамен, то тут несколько сложнее.

Те, кто ни разу со мной не встречался, искренне считают, что я попрошу у них душу. Удивительно, ибо, во-первых, как можно попросить и отдать то, чего нет?.. Во-вторых, если бы она и была, такое количество душ, да еще и мёртвых, потребно только для реализации какой-нибудь хитрой финансовой операции, вроде описанной русским писателем Гоголем; мне же они точно ни к чему.

В последние пару тысяч лет люди – все-таки они существа обучаемые – начали замечать счастливые для них последствия встреч и бесед с моей скромной персоной. Теперь от стремящихся встретиться со мной и загадать желание просто отбоя нет. Признаться, когда всё только начиналось, я подумывал о том, что вербовать сторонников будет проблемой; я полагал, что мне будет сложно находить, убеждать, уговаривать. И что же? Теперь проблемой стало хоть немного сократить или хотя бы упорядочить поток желающих.

Однажды Он с раздражением бросил мне, что такой наплыв оттого, что они не ведают, что творят: дескать, я убедил их в том, что я не существую.

Помню, я весьма остроумно ответил Ему, что в последние сто лет и Он сам сумел убедить всех в том, что Его не существует….

Так вот, вербоваться стало гораздо больше народу, но я не жалуюсь, – нет, не жалуюсь на загрузку.

Мне нравится думать, что я делаю их счастливыми; я придумал даже игровой вариант для самых маленьких. Раз в год, зимою, можно написать письмо смешному добродушному старичку-волшебнику, и он непременно его выполнит. Ну а когда дети вырастают и перестают верить в волшебников, в игру вступаю я; дело в том, знаете ли, что с верой в волшебника расстаться можно, а с верой в волшебство – нет.

Причем вера в меня с годами у людей только крепчает, как я замечаю.

Однако такой наплыв потенциальных желающих заключить контракт, – не знаю, почему они это так называют, к юриспруденции этот процесс не имеет даже отдаленного отношения, – заставляет меня корректировать собственные запросы.

Видите ли, уже нет никакого смысла просить поклониться себе три раза, как того хилого арамейца, история разговора с которым каким-то образом попала в печать и до сих пор будоражит умы. Теперь по-другому. Сегодня я ещё не закончу предложения, а они уже расшибут себе лоб об пол: и никакого интереса в этом для меня давно нет.

Поэтому приходиться изобретать что-то новенькое, для разнообразия процесса. Во главу угла, как и прежде, приходиться ставить нечто, чем я мог бы максимально досадить Ему, – что ж, ничего не могу с собой поделать…

А Его, знаете ли, повергает в наибольшее смятение их стремление жаловаться.

С Его точки зрения, у них есть все и даже больше, и когда я показываю Ему обратное… Когда они с нескрываемой ненавистью к бывшему возлюбленному шипят о неудавшейся любви, когда они, со слезами непризнанных гениев, стонут о неопубликованном романе, когда они с проницательным философским блеском в глазах отрицают разумное начало в столь несправедливом для них мире… И Он видит всё это!.. Разве это – не поклон мне? Нет, это больше чем поклон! это глубокое преклонение колен, с многократным выходом на бис, с дрожащей лицедейской слезой в уголке глаза и с беспамятным наслаждением бурными овациями восхищенного зала, из которого я бросаю им огромные букеты цветов и кричу им «Bravo! Bravo!»…

Но вот разговоры, подобные сегодняшнему, меня все еще изумляют, и собеседники, подобные встреченному в поезде, не дают мне покоя.

Я не могу понять, не могу взять в толк: почему они не принимают моей помощи? Что заставляет этих с виду серьезных и умных людей, вся жизнь которых опровергает тезис «им дано всё и даже больше», не жаловаться мне и не прибегать к моему покровительству? Или в них непомерна гордыня, которую столь часто ставят в упрек мне?