Олег Герт - Десять вещей. Проза и стихи

Представьте: есть я, и есть то дело, которым я занят, и есть некий успех, показатели успешности, которые находятся где-то вовне меня, впереди меня на временной линии, и куда я должен попасть… И вот я ставлю себе цель, определяю план и стратегию, и двигаюсь к этому успеху?

Нет, вряд ли я думал об успехе. Скорее само дело, которым я был занят, и являлось уже целью. Похоже, я считал себя успешным, уже просто занимаясь чем-либо: преподаванием, литературой…

– Вы пишете?

Он помедлил с ответом; ритм разговора сбился, разлетелась в клочья тишина, и грохот встречного состава ударил в полуоткрытое окно. Мой собеседник заметно вздрогнул, как это обычно и бывает в таких случаях, и, кажется, потерял нить. Встречный поезд пронесся, оставив за стеклом звенящую тишину, – а он так и сидел, в профиль ко мне, вполоборота к окну, чуть нахмурив брови и поджав губы. Я искоса посмотрел на стекло и увидел в тусклое отражение его лица; казалось, он был мыслями очень далеко. Я чуть кашлянул.

– Пишете? – переспросил я, – Прозу? На исторические темы? Ничего, что я любопытствую?

– Простите, – сказал он, вынырнув из забытья и чуть виновато улыбаясь, – Попрошу еще чаю.

Он поднялся, неуклюже, и немного боком, вышел из купе, лязгнув замком двери. Спустя минуту он возвратился, неторопливо сел на свое место, не глядя на меня. Я понял, что последним своим вопросом задел нечто внутри него, некое воспоминание, ему неприятное, поэтому не спешил продолжать.

Мы некоторое время помолчали, глядя в окно.

Удивительная привычка смотреть в ночное окно в освещенном помещении существует только в поездах. Главное и первое, что видишь в таком окне – собственное отражение и отражение предметов за своей спиной, тусклое, цветное и неясное; но сквозь него проступают призрачные силуэты придорожных окрестностей, свечение темного неба, скелеты деревьев. В этом напряженном и притягательном процессе вглядывания за ночное стекло есть что-то от наблюдения фотографа за процессом проявки фотокарточки в ванночке с проявителем. Только на карточке изображение, постепенно вырисовываясь, становится все более чётким и остаётся, проявляется, а поездной пейзаж невозможно окончательно ухватить и зафиксировать взглядом.

Вот сейчас, думает путешественник, небольшое усилие, – и увижу небо, степь, деревья и звезды, и пространство, и путь, через который несет меня поезд… Но взгляд неумолимо упирается в убогий тесный пенал с четырьмя спальными местами попарно друг над другом, освещённый тусклой электрической лампочкой, и напряжённое от вглядывания собственное лицо посредине.

Окончательную победу всегда одерживает не мир, который сквозь стекло пытается разглядеть путешественник, а зеркальное отражение его собственного носа в стекле.

Я отвел глаза от окна.

– Давно вы пишете?

– Как вам сказать, – отвечал он с некоторой неохотой, – Первые опыты – в юношестве… ну, да это у всех так: порывы в стихах, потуги в прозе… Любовь и смерть, страсть и слезы, Бог и дьявол, и тому подобный безумный набор банальностей. В университете, будучи студентом, стал писать очень помногу. Знаете, я готовился на журналиста, но не пошёл, выбрал исторический… Мне понятно было, что словесность – это моё, что с буквами у меня получается лучше, чем с людьми, а журналист, всё же, – профессия прежде всего публичная. К тому же опыт наблюдения мною людей этой профессии…

– Журналистов?

– Да, опыт наблюдения за журналистами показывал, – и с годами я в этом только укрепился, – что степень необходимого для них цинизма значительно превышает ту, что моя душа может себе позволить.

Я, знаете ли, комнатный цветок, – он смущенно улыбнулся, – И ещё одно соображение у меня присутствовало. Мне представляется, что журналист – человек вопроса. Он постоянно задаёт вопросы, ставит их на письме и в интервью: хорошо ещё, если глубокие и правильные… Но такие вопросы исключение, а не правило; а большей частью вопросы эти бездарные и пустые, и суть ответа журналиста не интересует, ему важно задать вопрос… Задай вопрос любого свойства, и ты состоялся как журналист. Вот я и подумал: стоит ли превращать свою жизнь в череду вопросов, тем более вопросов крайне сомнительного качества, вместо того, чтобы искать ответы? И пошёл на исторический – искать ответы…

– Понимаю, – сказал я, – Но тут как раз мы с вами разошлись. Я если и могу себя как-то определить профессионально на данный момент, то именно как журналиста. Причем олицетворяю именно тот тип, который вам наиболее неприятен, как я понял: журналист-интервьюер, журналист-провокатор.