Илья Смирнов: Мои Острова

А потом начиналось самое интересное – мы шли гулять в лес. Лес я любил с самого раннего детства и всегда обожал в нём гулять. Хотя теперь у меня закрадывается мысль, что, может быть, я и полюбил-то лес из-за этих ирисок. Лес был большой, дремучий и в нем никого кроме нас не было, но папа прекрасно ориентировался, знал все тропинки и просеки, никогда не боялся заблудиться.

Первое время мы шли молча, я ждал. Папа говорил, что по опушкам ириски обычно не растут. Потом я не выдерживал и потихоньку бросал взгляды под ёлки, заглядывал под кусты, тайком откидывал снег в надежде увидеть вожделенные квадратики.

Наконец, папа говорил:

– Илюш, а ну-ка посмотри под той ёлкой.

Всем известно, что ириски растут только под большими раскидистыми ёлками. Я стремглав мчался под указанную ёлку и – о чудо! – прямо в снегу обнаруживал ириски. Потом я уже сам искал и собирал их, собирал, собирал. Только иногда папа указывал на какое-нибудь особо ирисочное место. А так я всё находил сам, папа мне почти не помогал.

К концу нашей прогулки ирисок набирался целый пакет, целый огромный пакет самых настоящих ирисок, и я был абсолютно счастлив. Возвращались домой поздно вечером, долго тряслись в электричке, потом ехали на автобусе. Домой папа вносил меня уже спящего на руках. Мама укоризненно качала головой: опять ириски собирали, странники вы мои. Вместе с мамой они раздевали меня спящего и укладывали в кровать. Но пакет с ирисками я крепко прижимал к груди, и всю ночь мне снились огромные ириски под махровыми раскидистыми елями.

Во времена моего детства в СССР не было никакой жевательной резинки. Ну, то есть на самом деле был в Таллине завод «Калев», который выпускал какое-то подобие жевательной резинки, но это было там, у них. Прибалтика была почти заграницей. Потом в магазине «Олень» на Ленинском стали продавать жвачку в виде сигареток. Но это было значительно позже, когда я пошёл в школу. А в описываемые времена я даже в школу ещё не ходил.

Моя мама работала в театре. И вот однажды ей какая-то народная артистка, приехавшая только что из-за рубежа, подарила пачку настоящей французской жвачки. Она была великолепна. Длинная пачка (сантиметров пятнадцать!), она хранила целых тринадцать изумительных пластинок. Запах от них исходил покрепче запаха ванильного мороженного, продававшегося в цирке, послаще аромата новогодних мандаринов и посильнее амбре, которое издавал настоящий кожаный ремень моего друга, подаренный его папой-лётчиком на день рождения. Мне хотелось запихнуть их все сразу в рот и умереть абсолютно счастливым. К сожалению, там не было вкладышей (они очень ценились), но зато сама пачка была ярко-красной, и блестящая поверхность её была вся расписана красивыми надписями на иностранном языке.

Это было настоящее сокровище. Мне было шесть лет.

В то время у меня были шикарные клетчатые штаны на лямках, сшитые мамой из кусочка ткани, оставшейся от костюма Карлсона. Эти штаны я носил не снимая. Впереди был квадратный прямоугольник, к которому на груди пристёгивались лямки двумя огромными пуговицами. И вот в этом импровизированном кармане, у сердца, я и носил целый день свою «прелесть».

Вечером я пошёл в туалет и отстегнул две огромные пуговицы. Моё сокровище змейкой скользнуло в унитаз и скрылось в недрах канализационной системы. Жить дальше было незачем.

Всю ночь прорыдал я у мамы на груди. А наутро она пошла на работу и, презрев гордость, у той же народной артистки выпросила ещё одну пачку жвачки для своего бестолкового сына.

С тех пор я очень не люблю комбинезоны, подтяжки и штаны на лямках, а к их владельцам всегда отношусь крайне подозрительно. Зато люблю Францию, Париж и особенно французское розовое анжуйское.

Мама работала в театре художником по головным уборам. Однажды ей довелось делать какие-то шляпы для цирка лилипутов. Мы тогда жили в старом доме в Коптельском переулке, и к нам на примерку приехала руководитель этого цирка Майя Боровинская. Она была очень миниатюрная – ростом чуть больше метра. И очень симпатичная, прямо как куколка, только живая. Мама примеряла Майе шикарную шляпу, они напряжённо работали.

Майя мне понравилась. Она была совсем как дети в песочнице, где я часто играл, но гораздо симпатичнее, и от неё шёл обворожительный запах. Только она была на высоких каблучках и с макияжем. Мне было четыре с половиной года. Я подошёл к Майе, ласково взял её за руку и повёл в свой угол, где принялся показывать ей свои самые лучшие игрушки. Мама смутилась, ситуация была не совсем удобная. Всё-таки руководитель цирка. Неизвестно, как она отреагирует, лилипуты болезненно относятся к своему росту, просят их называть не лилипутами, а маленькими людьми. Но Майя приняла неожиданную ситуацию с юмором, что для лилипутов, кстати, большая редкость. Мы немножко с ней поиграли, а потом она поехала руководить своим цирком.