Александр Калинин-Русаков - Мне приснился дождь. Сборник рассказов

Павел Андреевич отвечал невпопад. Он почему-то никак не мог сосредоточиться, что было на него совсем непохоже. То, что его ввели в совет директоров, он и без Маргариты знал, просто не торопился сообщать. Так надёжнее.

В пустом холле бубнил телевизор, гулкое эхо скакало по холодному полу, вторило шагам. Он взял у дежурной ключ. Обыкновенный, плоский, каких тысячи, с пластмассовой биркой и выжженным номером. Сказал: «М-да…», – и поднялся в номер.

Выйдя на балкон, он глубоко вздохнул, навалился окрепшим брюшком на перила и стал рассматривать много раз виденную стену Дворца культуры, сквер напротив, уходящую в темноту улицу, пушистые ели под фонарём на углу. Раньше там была сберкасса, где происходило много раз обсуждаемое домашнее таинство под названием – «сберкнижка». Там они часто бывали с матерью или все вместе.

Время было позднее. Редкие фигуры прохожих беззвучно скользили где-то далеко, внизу. Из ресторана бухала музыка. Бронзовый вождь мирового пролетариата, похожий на голливудского Оскара, застыл на пьедестале в центре площади. Устроившись на просиженном диване, Павел Андреевич включил телевизор и недовольно заворчал:

– Номер-люкс называется. Телевизор приличный поставить не могут. А каналов? Кот наплакал.

Он ещё долго возмущался неудобствами номера, отсутствием должного комфорта. Попытался заказать ужин в номер. «Таких услуг у нас не предусмотрено», – проговорил женский голос приветливым, но безразличным тоном. Настроение у Павла Андреевича явно не складывалось.

– Может, поискать кого-нибудь ещё, встретиться, убить время. А, неохота, да и время позднее. Ладно, пусть будет как есть.

***

В родной город он приехал спустя много лет. Вынужденно. Надо было решать последние имущественные вопросы родителей. Дом после похорон матери больше полгода стоял заколоченный. Просто бросить его он не мог, и даже не из-за денег. Не мог, и всё… Павел Андреевич вдруг понял: заканчивается его пребывание в родном когда-то городе, и, наверное, навсегда. Заканчиваются даже воспоминания о том времени. За время расставания оно отдалилось куда-то недосягаемо далеко, где его даже рассмотреть теперь непросто.

Он съездил на кладбище, оплатил уход за могилами на год вперёд, встретился с нотариусом, юристом, оформил доверенность на продажу дома агенту по недвижимости. Формальности были исполнены. Можно уезжать. Только сидела в Пашке, будто заноза, какая-то недосказанность, недоделанность чего-то…

В ресторане при гостинице, сотрясая старые стены полупустого зала, до невозможного громко рычали две колонки. Официант из-за этого плохо слышал, ему приходилось наклоняться. Однако довольно быстро принёс не очень настоящий «Цезарь», отбивную и бутылку минеральной. Павлу Андреевичу хотелось поскорее попасть в тишину, он быстро всё съел, выпил и попросил счёт. Уходя, он громко, в самое ухо наклонившемуся официанту, прокричал: «Скажите шефу, что мясо для отбивной морозить нельзя. Сочность теряется». В неожиданно наступившей музыкальной паузе он облегчённо вздохнул, сказал «спасибо», -и, уважительно склонив голову, положил чаевые. Будто из грохочущего ада вышел он из ресторана и по длинному извилистому коридору прошёл в гостиничное крыло.

Войдя в номер, он почему-то не захотел зажигать свет и беспокоить какой-то неопределённый, устоявшийся полумрак. Всё было хорошо видно и без этого, благодаря приглушённому свету фонарей. Безрезультатно помучив телевизор, Павел Андреевич выключил его, отложил в сторону пульт. После этого он устроился в кресле и задремал… Множество текущих и повседневных забот достаточно суетного дня не утомили его и не оглушили. Он давно привык работать по десять, а то и двенадцать часов. Эта удивительная работоспособность не один раз служила ему хорошую службу.

Среди ночи он проснулся. Не вставая с кресла, долго смотрел сквозь желтеющее окно на серое небо с неясными звёздами. Потом задёрнул штору, разделся, лёг в кровать и закрыл глаза. Сон не шёл… Каким-то ватным покрывалом он беззвучно кружил над ним, но ниже не опускался. Прошло время. Павла Андреевича явно что-то беспокоило. Только что? В беззвучном сумраке он открыл глаза, долго смотрел в потолок, потом повернулся на правый бок и неожиданно увидел отчётливый силуэт напротив. Силуэт сидел в том же кресле, где до этого дремал Павел Андреевич. В голове невольно мелькнуло: «Не может быть. Что за чертовщина? Может, я не закрыл дверь?». Сначала он привстал, пытаясь рассмотреть гостя, потом сел. Силуэт, не двигаясь, оставался на месте.