Алексей Остудин - Вишневый сайт

До утра в тёплом шарфике молится моль,
пишет жалобу на передоз нафталина,
отыщи паука и заставить изволь
распустить на балконе свою паутину.

Насекомым противна такая война —
много дыма и химии, глухо, как в танке.
Мой сапёр – пылесосит планету жена,
и пищат, как живые, консервные банки.

Обязательно в облако локтем упрусь,
вот и я на филфаке единственный катет,
это царство склонений и гипотенуз,
лет на двести такой геометрии хватит,

приглашаю подружек на тангенс пока —
нас с пелёнок учили – сначала налево.
Как посмертные маски, плывут облака,
и пытается стать говорящим полено.

В телевизоре корчится новый концерт —
снова море, и щёлкают клювом бакланы.
Будем жить-поживать, чтоб услышать в конце:
продолжение после короткой рекламы.

Вдоль набережной, выкатив истому,
живут скамейки дружно и светло.
Влюблённые по вечеру густому
ведут велосипеды за седло.

А ты, отзывчивый по телефону —
пролив толчёный в ступе кипяток,
примериваешь сумерек попону
и ловишь стрекозу за хоботок.

Хранят газоны воздух из вискозы,
дневного ветра пыльные мешки,
хрустят стеклом голодные стрекозы,
готовят кофе майские жуки.

Вот на тебя глядит собака праздный,
боится, что носитель языка
опасен. А на деле – не заразный,
одно сомненье, может быть – пока.

И, как сосуды головного мозга,
всё те же кракелюры на холсте —
больные тросы квантового моста
поддерживают братьев во Христе.

Пропала связь, и быть не может горше —
один стоишь на скользком сквозняке,
а мимо люди ходят, словно поршни.
И стрекоза, как лезвие в руке.

Обветренной губы болит треска,
«Аквариум», и джаз на грани фолка,
по лезвию бегущая строка,
висящая на ниточке двустволка,

и молодость, и боты в соцсетях,
больные, но живучие поэты,
зажавшие в загашнике пустяк —
по три-четыре сотки Интернета,

в надежде, что удастся может быть,
дождавшись урожая терпеливо,
у Млечного пути перекурить,
насущный хлеб забулькивая пивом —

гуляя Эбби роуд поперёк,
почёсывая пятку Ахиллеса,
не каждый что-то путное изрёк,
жалея остальных, идущих лесом,

где невозможно тень перешагнуть,
сороки шелестят засохшим скотчем,
опять любовь теснит младую грудь,
пора бы с ней завязывать, а впрочем…

На кочке проклюнулась клюква,
где ходит кулик босиком,
не всяк пострадавший от клюва
прикинется мёртвым жуком.

Опять в бакалейном отделе,
накоплены с прошлой весны
копчёные сумерки ели,
сушёные корни сосны.

Как запах корицы бесплотен,
внезапнее детской слезы
прозрачными пальцами полдень
нащупал свирель стрекозы,

уже оттопырил мизинцы,
как будто упал на шпагат.
Ты здесь, дорогая, не принца
нашла четверть века назад,

который, скатившийся в минус,
хитином скрипит на мели…
Пока насовсем не прикинусь,
булавкой меня проколи.

Мы с тобою – большая компания,
будто пули в двустволке, вдвоём —
на каком этаже мироздания
лифт по кнопкам пластмассовым бьём?

Чёрный вакуум тросами клацает,
вероятность осечки – пошла.
Словно душу холодными пальцами
расцарапал, а кровь не пошла…

На закате обняться вовсю не успеть,
перекошено прошлое, либо
отражается в небе цветущая степь
словно в зеркале заднего вида,

где так маково и на ромашке занят —
но качается шмель в полушубке,
раздражённо цикады друг другу звонят
и бросают гудящие трубки.

В зажигалке бензина осталось на чих,
будто время прибавило ходу —
вот опять сигареты мои промочил
чёрный дождь с этикетки штрихкода.

Звонких вёдер из яблок ещё не налив,
коньяка не пора золотая.
Разбегается чайка, малька прикурив,
и царапает воду, взлетая.

Парусиновый пляж загибается пусть
в ослепительной пене акаций.
Тут зови не зови – всё равно обернусь,
чтобы камнем с тобой не расстаться.