Сергей Яковлев - Август кончен

Кубики злые, другие жестокие средства,
Песни веселые, самые грустные песни.
Что я ни пробовал, лишь бы продлить себе детство.
Где я ни жил, чтоб в итоге вернуться на Пресню.

Мог бы стоять, оказался бы там же тогда же.
Мог не кружить по Москве, словно козья ножка.
Меньше всего во время большой распродажи
Платишь, когда наблюдаешь за ней из окошка.

Сколько вина утекло и преломлено хлеба:
Дети приходят, садятся поближе к пище —
Тесно, как в строчке слова – справа налево.
Или слева направо – это уж кто как пишет.

Облака меня волнуют.
Есть они, иль небо пусто
Так, что в нем лишь птицы с хрустом
Разрывают воздух – ну их:
Лебедь белый, ворон черный —
Одинаково никчемны…
То ли дело кучевые
Или перистых отряд:
Как народы кочевые,
Миг на месте постоят
И уходят в тень веков.
Вот в чем сила облаков.

Почему так горько уху,
Отчего несладко глазу,
То ли слышен запах лука
С пресненской овощебазы,
То ли тянет мочевиной
Из вольеров зоосада,
Тянет явно, очевидно.
Поменять бы рамы надо.

Пахнет длинными ножами,
Окисью чугунных люков,
Патрулями, сторожами,
Давленной морковью с клюквой,
Табаком, бензином, жёлчью,
Человеком, крупным зверем,
Сукой течной, пастью волчьей.
Поменять бы надо двери.

Что-то нервы как-то сдали:
Вылезает раздраженье,
Словно палец из сандалий
От неловкого движенья.

Словно матерное слово
Из поспешной детской речи,
Словно физики основы —
Из угла плеча с предплечьем.
То ли небо стало ниже,
Или что другое давит:
То, что слышу, то, что вижу,
То, что кровь немолодая.

То погоды изобилье,
То природы увяданье,
То не так поговорили:
Чисто здрасьте-до свиданья.
Да и так понятно, вроде,
И легко, без напряженья
Руки машут, ноги ходят
Просто в силу раздраженья.

Если б было все не так,
Как-то по-другому.
Дождь идет тик-так, тик-так,
Снег идет тик-так, тик-так,
Солнце по небу идет,
Небу голубому.
Следом облака идут
Ряд за рядом строго.
И в каком-то там ряду
Мальчик будто бы идет
С облаками в ногу.
Ветер сносит облака:
Час-другой – и нет их.
На стене – тик-так, тик-так
Отбивают сердцу такт.
Вот и ночь уже идет
В звездах и планетах.

Пусто небо над кварталом,
Только спутник запоздалый,
Зависая на орбите,
Смотрит на мою обитель.
Оптикой скользнет устало
По бетону, по металлу,
По реке, по обводному
До моста. И всё по-новой.

Вот уже дома большие
Раздвигают стены шире
И растягивают рамы,
Как хирург – края у раны.
Там, сквозь щели в занавесках,
И настойка, и нарезка,
И обрывки разговора,
Там колышутся, как штора.
Там три комнаты и кухня,
Где в простенке время пухнет,
Там ногами и руками
Бьется жизнь за плотной тканью.
Брызжет свет на мостовые,
На машины легковые,
На стальной помойный ящик,
Поперек двора стоящий.

Глянешь вверх – не зацепиться:
Кто-нибудь, хотя бы птица.
И душа совсем немая
Кровью сердце обнимает.

Едва освоил пару па из ча-ча-ча,
А тут глядишь, и глупо звать врача:
Уже несет куда-то вдаль от близких,
И ни рукой им не помашешь, ни пипиской.

Вот я над Пресней пролечу, над зоосадом,
Где утка крякает, подрагивая задом,
И шимпанзе с глазами Карла Цейса
Сквозь прутья смотрит на бродячих полицейских.

Вот и больничный двор, и каменный Филатов,
Там вдоль палат в салатовых халатах
Скользят хирургов ранние отряды,
И дети ловят их стальные взгляды.

Вот изгибается Садовая Большая,
Вот сад Аквариум, где тополей шуршанье,
И тени прошлого плывут сквозь воздух,
И вроде вечер, но еще не поздно.

И вроде тот же я совсем другого роста
Качу на велике в отглаженной матроске,
Звенит звонок, посверкивают спицы,
И маме тридцать, и отцу едва за тридцать.

Они стоят, из-под ладоней в небо смотрят,
Там в облаках лишь птицы по две, по три
Танцуют. Солнце, превращаясь в купол,
Садится где-то за театром кукол.