Ирина Машинская - Стороны света

я: это ведь невозможно, брат

он: да, невозможно
значит, пойдём
***
вот сопоставим мы берёзоньку
с к примеру там сказать уж тем
что получается так скользенько
но каждый соучастник нем
хотелось перечесть бы лессинга
его чудной лаокоон
но вот уж близко, близко лесенка
и песня, ждущая знамён

***
поутру просыпаются дюссельдорф и малый сырт
просыпаются вышний волочок и бета кассиопеи
но ты снова пришел всё такой же хотела бы я понять
с кем провёл ты время это, всё это время

и заснут к вечеру и олимп и марсианский олимп
и даже гримпенская, запятнавшая свою репутацию трясина
но ты вновь поутру придёшь и опять без трусов
и я вновь пойду к магазину

***
ах бы эту вот свистулечку
взять бы в руки да свистеть
ну а ты чувак в пизду пошёл
нечего вот тут пиздеть

– это я к тому что лирою
нежной трепетной живой
всех вас плавно аннулирую
странно, если кто живой

он был последним человеком в джазе.
ни голоса, ни ритма. но зато
он вставил батарейку энерджайзер
в своих фантазий злое шапито.

мы поняли его, когда в подвале,
среди руин, на тягостной войне
посмертные его публиковали
записки об обратной стороне.

радист хрипел «самара, я саратов».
гектограф тихо плавился в пыли.
разносчики г@шиша и снарядов
к нам третий день пробиться не могли.

а ничего. мы победим, конечно.
кромешный день сойдёт в привычный ад,
покуда неудачники неспешно
словами по бумаге говорят.

ты поэт и славный малый,
но по будням – скучный клерк.
разве это завещали
рубинштейн и айзенберг?

если водки не хватает —
наливай скорей портвейн!
вон на лавке разливают
айзенберг и рубинштейн!

дух везде, скотина, дышит.
даже в чистый, блин, четверг:
почитай, как славно пишут
рубинштейн и айзенберг!

если в ухо ветер дует,
если свет в глазу померк —
посмотри, как маршируют
айзенштейн и рубинберг!

***
для двух пальто крючки навесил.
для шляпы – в притолоку – гвоздь.
в кино показывают ветер,
мир, продуваемый насквозь.

а здесь, в квартире, вечный сумрак
меж магаданом и невой.
бушлатами воняет кубрик,
а камбуз – жареной плотвой.

в живом и в судовом журнале,
где примечанья и петит,
что мы запретное узнали?
чем сердце колет и щемит? —

что, отведя рукою ветку,
уже набухшую весной
мы лишь набрасываем сетку
координат на шар земной.
***
рассыпанные кем-то по равнине,
засвеченные солнцем по краям,
живущие, как жизнь жива доныне
в одной из многих придорожных ям,
пьют, будто не в себя, бранят погоду,
считают сном отсроченную смерть
и запевают, как вступают в воду,
как не умея плавать, а не петь.
закрывая дверь, восстанавливать по кускам,
подключать планшет и камеру бетакам,
составлять мозаику, день прибирать к рукам.

***
я не человек, а существо.
пьяненький пловец от ничего.

молочу руками неспроста:
сзади, чую – камень пустота

пущен по поверхности воды
пустотой – для ветра пустоты.

дуй нам в спину, смех воздушных масс.
утопи навек бездушных нас.

***
все ложится в тонкий, видимый глазу слой,
во второй и третий, а у иных – в шестой,
потому – не злись, что тыкаюсь, как слепой.

там бельё взлетает и в небе висит, плеща.
пахнут тьмою складки бабкиного плаща.
к керосинной лавке очередь за квартал.
керогазы? – нет, коммунальное не застал.

протыкай иглою этот нелепый текст,
вспоминая буквы – что на каком листе,
представляя, что ты ослеп, и что ты – везде.

и что смерть – велосипедное колесо.
и что на ордынке свет оставляет след.
и что на фонтанке бог сохраняет всё.

ты – Иван и я – Иван
вот и вырыт котлован
ты товарищ – «москвошея»
я – неправильная шея
вот и вырыта траншея
генералу ты – до жопы
жизнь моя ему до жопы
вот и вырыты окопы

Два философа голодных
мертвых и уже холодных
шли по мостовой
«боже ж мой!»
закричал один прохожий
на ученого похожий
а другой пустился в пляс
возле театральных касс
ну и что ж – скажите мне
здесь мудренного такого —
муха плавает в вине
в кужке белого сухого
надо б пальцев подцепить
да и вытащить пловчиху
воет жучка на цепи
к салу кот крадется тихо
в женских шляпах старомодных
с исковерканной душой
два философа голодных
вдаль идут по мостовой