Игорь Кочкин - Никто, Некто и Всё. Забавный черновик

Школьный плац источал запах свежего асфальта.

Ещё вчера здесь, на улице Каблукова (чуть выше Плодика 8 8 Алма-атинский плодоконсервный комбинат. ), был пустырь. Сегодня, как в сказке, мгновенно, образовалась новая школа.

В точности, через дорогу от школы находились – очень нужные городу! – заведения: диспансер для психов, спецучреждение для малолеток-мальчиков, которых нельзя было посадить по уголовке в зону, и такое же спецучреждение для малолеток-девочек, чуть выше по Каблукова – дом престарелых.

И вот построилась буквой Н новая школа и улица Каблукова в этом удивительном месте удивительно-непонятным образом гармонизировалась (или, может, наоборот, дегармонизировалась?). Был пустырь – вроде чего-то не хватало. Вырос типовой храм знаний – вроде стало хватать всего. Почти, как это случается на гениальных полотнах гениальных художников: нанесён последний удар кистью и всё встало на свои места.

Почти, как у Малевича 9 9 Казимир Малевич (1879— 1935) – художник-авангардист, основоположник супрематизма. «В истории мирового искусства нет, наверное, картины с более громкой славой, чем „Чёрный квадрат“… нет артефакта, обладающего подобной непреходящей актуальностью » (Такова оценка (!) одного из признанных авторитетов в области изобразительного искусства). …

Школе был присвоен номер 63.

(Позже НИКТО скажет:

– 63 – это три тройки: шестёрка – две тройки, плюс – тройка существующая, которая есть в номере нашей школы.

– А почему не девять единиц? – Скажет НЕКТО.

– Или – три в квадрате? – Скажет ВСЁ.

– Потому что на табличке золотом на чёрном фоне написано не школа №9, а школа №63. – Скажет Пат.)

Итак, на плацу с запахом свежеукатанного асфальта, перед новорождённой СШ №63 должна была состояться первая школьная линейка перед началом учебного года.

Пока она не началась, на плацу стоял галдёж осчастливленных школьников. Ещё немного и все они, переполненные неиссякаемой детско-юношеской энергией, хлынут внутрь храма знаний и усядутся за парты: не забавы для, постижения науки ради…

Он стоял в некотором отдалении от этого галдежа.

И, будто, ничего не замечал вокруг.

И, будто, ничего не видел.

Он стоял, словно Слепой (назовём пока его так).

Кроме этого странного Слепого, в толпе галдящих школьников выделялся другой мальчишка. Внешне он был точной копией Джона Леннона (очёчки, причёска, манера двигаться – всё, как у ливерпульской знаменитости! не хватало гитары, микрофона и обнажённой Йоко Оно рядом).

Он пристально наблюдал за Слепым: что же это за фрукт такой здесь объявился? Или, на самом деле, слепой, подумал он, или – тупой. После чего он склонился к версии смешанной, что Слепой – это тупой придурок. Или, наоборот – придурочный тупица (что звучало, по его представлению, более привлекательно, а, может, и правильнее). И сама эта замудрённая придумка ему очень понравилась. И как-то особенно согрела.

Почему согрела? И причём здесь тепло?

Гордыня и тщеславие в холоде и неуюте чахнут. А могут, вообще, дать дуба, склеить ласты, откинуть копыта, короче – сыграть в ящик.

Копия Леннона, неспеша – с издевательской ухмылкой на битловском лице! – подошла к Слепому.

Слепой, продолжая смотреть в никуда, хотел было монотонно произнести: «Ты -Леннон?». Но сказал – к собственному (и «ленноновскому» – тоже) удивлению! – другое:

– Ты – поляк?

– Поляк. – Точная копия одного из битлов вдруг стала меньше похожей на точную копию одного из битлов, поскольку от внезапного вопроса Слепого её (его) перекосило.

Теперь она, копия, обескураженно-ошалело рассматривала Слепого поверх своих стёкол с диоптриями: что же это шизоидная непонятка образовалась перед ним?

– Как узнал? – Сказала ливерпульская матрица с некоторой растерянностью в голосе, которую не удалось скрыть. И ей стало досадно за эту растерянность, за такой нелепый промах.

– Я жил в Польше. – Сказал Слепой. – Прибыл, можно сказать, прямиком из заграниц. И сразу на бал.

Слово «из заграниц» прозвучало – будто нарочно! – с насмешкой.

Копия Леннона насторожилась: что это опять за хихоньки, да хаханьки? что это за издевательские фортеля?

– Курица – не птица, Польша – не заграница? – В голосе битловской матрицы уже не было растерянности. В голосе был металл.