Ольга Шипилова - Лишние люди

Вся семья, погрузившись в свои невеселые думы, совсем не заметила, как за окном сделалось светло. Солнца не было, хмурился ноябрь тяжелыми серыми облаками и уставшие люди с ледяными масками на лицах все спешили куда-то наперегонки со временем.

Карина провела в постели весь день. Она то спала, то просыпалась. Часто ее накрывала удушливая волна жара, от которого мутился рассудок и быстрые мурашки бежали по всему хрупкому телу. Конечно же, ей нужно в больницу, и в то же время ей туда никак нельзя. Карина до судорог боялась больниц, ей казалось, что там все пропитано болью, смертью и кровью. Она какой-то звериной чуйкой ощущала этот неприятный запах, он будто налипал на нее, от него невозможно избавиться или отмыться.

Вечерело. По телевизору шли новости. Диктор-женщина беспечным голосом сообщала, что в их город едут дельфины. «Дельфины! Самые прекрасные существа на свете! Полубоги-полурыбы, они сами едут или их везут?» – думала Карина, удивляясь странным мыслям. Ей виделось, как в огромных машинах-цистернах плещутся существа, которых она наделяла неземными качествами, и плещутся они там лишь для того, чтобы позабавить галдящую толпу, требующую все новых и новых жертв ради своего развлечения. Дельфины и ноябрь. Дельфины и мрачный серый город, где нет моря, нет свободы. Карина сама себе напомнила дельфина, загнанного чьей-то жестокой рукой в резервуар с мутной стоячей водой. Ей тяжело в нем дышать. Она вынуждена выполнять разного рода трюки, которые выполнять ей не хочется, но именно этого от нее все ждут.

Мама приготовила ужин. Кажется, это был суп. Супа Карине не хотелось. Ей хотелось брокколи. Где в ноябре достать свежую капусту брокколи, знал лишь Иван. Уже в восемь вечера Карина стояла, пошатываясь, на кухне и в маленькой кастрюльке готовила себе зеленое чудо. Но лишь притронувшись к своему нехитрому ужину, Карина побежала к раковине, ее тошнило. Мама и муж видели, как позывы на рвоту сгибают девушку пополам, как она кашляет и плюет зеленой кашей на салфетку.

Карина снова лежала в постели, бледная, до крови закусывая посиневшие губы. Кудрявая брокколи так и осталась покоиться нетронутой на белоснежной фарфоровой тарелочке. Против больницы Карина протестовала, капризничала и ругалась. Родные сидели рядом, не зная, что еще можно предпринять. Лекарства упорно продолжали не действовать, а градусник безжалостно показывал 39.5. Карина хотела остаться одна. Она отталкивала от себя близких, выгоняла из своей комнаты и плакала. Когда часы показали начало второго ночи, мама и муж Иван погрузились в дрему. Карина тоже уснула, и только пятнистая беспородная кошка Маша не покидала своего поста возле горячего тела хозяйки.

Карина проснулась из-за сильного приступа тошноты. Тошнило не от еды, а от того, что ее душа готова вот-вот вырваться наружу. Делалось больно. Но боль была не физической, а какой-то другой, как болит внутри, если сделаешь что-то очень стыдное. Карина попыталась пошевелиться – руки и ноги не двигались. Девушка позвала маму, голоса не было, губы онемели. Кошка Маша суетилась рядом. Промучившись какое-то время, Карина ощутила, что умирает – ее уход необратим. И самое горькое в этом, что она так и останется лежать холодным куском плоти, не прощенная и не простившая, посреди своей маленькой комнаты с искаженным от боли лицом и обезображенными от судорог конечностями.

Карину стошнило, и неведомая сила, причиняя мучительные страдания, вырвала ее из земного существования. Свет погас, выключился звук, и Карина перестала быть. Где-то очень-очень далеко ее мама кричала в трубку телефона что-то про инсульт, просила приезжать скорее и потом выла, как воют собаки по покойнику. «А-а-а, значит, инсульт», – последнее, что запечатлел умирающий мозг.

Карина не видела, как приехала «скорая», как ее распластанное тело клали на пушистый мамин плед. Потом выносили из квартиры. Она не слышала, как спорили врачи о том, что нельзя нести вперед ногами. Она не чувствовала, как ее реанимировали в машине скорой помощи. Она даже не могла догадаться, как сильно будет рыдать ее муж, возвращаясь домой с пледом и тонкой цепочкой жены, как он не знает, что сказать ее матери, как вместе они кричат и, обнявшись, раскачиваются, сплоченные их общим горем.

Карину не волновали уколы иголками в ноги, изучение фонариком зрачков, споры врачей на консилиуме. Она даже не испугалась, когда молоденькая медсестра визжала прямо над ее ухом: «Она неживая, пульса нет!» Карина не могла предположить, сколько людей будут за нее бороться, поймав за хвост улетающую душу и найдя в мертвом теле слабенький, один единственный, признак угасающей жизни.