Павел Гигаури - Иллюзивная материя бытия. Пособие по развитию внутреннего зрения

Походив вокруг да около для приличия, Корнеич напрямую брякнул Миронне:

– Покажи младенца!

– А че на него смотреть-то? Сглазишь еще! – решительно ответила она.

– Нет, я не черноглазый. Я представитель советской власти.

– Ну и что, что власти! Че те на него пялиться? Детей не видел, что ли? – не унималась женщина.,

– Покажи, говорю, – строго сказал участковый. – А то хуже будет.

– Не пугай нас! Пуганые!

Корнеич огляделся: зоотехника дома не было, Анюта где-то в избе притаилась, наверное, с младенцем.

– Ты в позицию не вставай! Давай показывай внука. Говорят, он негритенок. А это дело политическое. Будешь упрямиться, я сообщу в район, а те придут – сама знаешь кто – и ребеночка заберут, и родителей для дознания! Чем все это кончится, неизвестно! Поэтому не чуди – покажи внука. Мне нужно самому убедиться, а там надо думать.

– Ой, Господи! – запричитала Миронна. – Ирод же ты, Корнеич. Какой он негритенок, наговорят люди от зависти всякого, смугленький он, смугленький чуть-чуть.

– Сама Ирод! Я помочь хочу.

– Анютка, принеси Сашку, – прокричала Миронна.

Откуда-то из запечного пространства материализовалась Анюта с младенцем на руках, прижимая запеленатого кроху к груди. Два больших глаза перепуганно выглядывают из-за головы ребенка.

Корнеич, осторожно ступая, подошел к Анюте и, аккуратно приподняв пеленку, посмотрел на младенца.

– Смугленький, говоришь! – с издевкой передразнил Миронну участковый.

– Точно, смугленький, – примирительно поддакнула Миронна.

– Слушай, девка, – обратился участковый к Анюте, – мужа здесь сейчас нет, только мать твоя и я, а от меня, как от судьбы, не уйдешь. Скажи нам честно, где ребенка нагуляла? Мы никому не скажем!

– Ах ты, гад с пистолетом, ты что же такое на мою дочь думаешь? Я вот сейчас схвачу ухват и огрею тебя промеж глаз, – неистово вскричала Миронна.

– Петр Корнеич! Ну где я могла кого-то нагулять? Я ж ни разу в жизни из нашей деревни не отлучалась! – хлюпая, вторила матери Анюта.

– Все понятно, – махнул рукой милиционер. – Что с бабами разговаривать? – и направился к выходу.

Остановившись уже в дверях, сказал:

– Зоотехник домой придет – бегом ко мне! И еще… пусть по дороге за учителем зайдет. Все. Бывайте!

И вышел из избы.

Дома у Петра Корнеевича Лисицына, кроме него самого, собрались зоотехник Михайловский, фельдшер Иван Михайлович Свирюгин и учитель Аполлинарий Митрофанович Стяжевский.

Зоотехник – долговязый флегматичный малый, отец новорожденного. Фельдшер, который принимал роды у жены зоотехника, всегда осторожный во всем, мужчина сорока с лишним лет, располневший, с короткими топорщащимися усами, щеки подпирают маленькие карие глазки, отчего те кажутся глубоко посаженными. Учитель Стяжевский какого-то неопределенного возраста, хотя все знают, что ему за пятьдесят. Обладатель не по годам роскошной пшеничной шевелюры, с вечной ухмылкой на лице, за которую его недолюбливал участковый.

Этот последний был и самым образованным человеком в деревне, и учителем по всем предметам. Его сослали в эти края еще перед революцией, при царизме, и он так и остался жить здесь: инстинкт самосохранения подсказал Стяжевскому, что нужно удовлетвориться уже сделанным вкладом в дело революции и оставить другим поле деятельности в строительстве нового общества. Стяжевский был эсером, и поэтому в тридцатые годы им интересовались строители нового общества, зорко следящие за тем, чтобы поставка мяса в ВУРДАЛАГ шла бесперебойно. И вскоре он получил повестку явиться в районный центр, в ГПУ. Аполлинарий Митрофанович был человек умный, он не питал никаких иллюзий по поводу власти типа «разберутся, ведь я ни в чем не виноват» – он четко знал, что значит сия повестка, и не был трусливым человек: как-никак революционер. Сначала он решил просто послать этих гэпэушников куда подальше, им надо – пусть сами и приходят, и написать им что-то вроде: «Идите в задницу». Но потом, подумав, решился на компромисс и написал письмо в ГПУ, мол, всегда с нетерпеньем ждал момента, когда сможет явиться на зов в органы безопасности, но, к сожалению, призыв пришел слишком поздно, он не может предстать перед ними, потому что находится при смерти, и просит только об одном: чтобы похоронили его на площади перед зданием ГПУ. По какой причине – неясно, но повесток Стяжевскому больше не присылали.

Участковый рассадил всех приглашенных за столом, на который поставил большую бутыль самогона, вареную картошку в чугунке, шматок засоленного с чесночком сала, квашеной капусты, граненые увесистые стаканы и положил перед собой наган. Он молча разлил самогон – всем по полстакана.