Владилен Елеонский: Цунами. Дневник офицера внешней разведки

Как выяснилось позже, фашистская мина-ловушка притаилась на дне колодца со времён войны, терпеливо ожидая свой час. В следующий миг нас со Спицыным, оглушённых, не успевших толком ничего понять, завалила коварная осыпь, – видимо, произошло смещение пластов от взрыва.

Повезло, что порода в этом месте была рыхлой, – острые каменные обломки точно убили бы нас. Вскоре мне удалось высвободиться из жестоких объятий, поскольку в момент обвала я стоял за колодцем, и он не дал осыпи накрыть меня с головой.

Освободившись, я долго откапывал Спицына и ободрал в кровь все ногти. В конце концов, мне удалось вытащить его при помощи обломка алюминиевой ложки, который на наше счастье вдруг попался под руку.

Тем не менее, наше положение было отчаянным, все ходы были плотно завалены грунтом. Мы лежали на холодной рыхлой земле и молчали, не в силах не то, что двинуть рукой и ногой, – даже языком пошевелить. Внезапная гибель товарищей буквально раздавила наши сердца, сделав то, чего не смогла сделать осыпь.

Внезапно Спицын поднял голову.

– Видишь?

– Нет.

– Какое-то свечение!

Я тоже поднял голову, и, в самом деле, различил во мраке какое-то странное сияние, оно исходило от излома, который обнажила осыпь. Только сейчас мы заметили, что тьма стала не такой густой. Открывшийся от взрыва излом, кажется, скрывал выход!

Мы пробрались к нише, и, в самом деле, обнаружили узкое вертикальное отверстие. У нас открылось второе дыхание.

К нашему великому изумлению тесный изломанный проход привёл в ту самую галерею, которую никак не могли найти наши несчастные проводники. Они не ошиблись, Любу мы нашли именно здесь. Жалкие всхлипывания подсказали нам направление, и вскоре мы уткнулись в просторное углубление, здесь стройными рядами стояли проржавевшие кровати, оставшиеся, похоже, ещё со времён войны.

В углу на трухлявом ящике горела оплывшая до самого низа свеча, она выхватывала из темноты край убогой кровати, застеленной новеньким матрацем, на котором лежало свернутое калачиком худенькое девичье тело. Мы подняли Любу на ноги, она была целой и невредимой, однако так обессилела, что не могла разговаривать.

Все ходы и выходы из этой галереи мы знали назубок, поскольку часто бывали здесь раньше, только заходили с другой стороны холма. Где-то недалеко отсюда, как мы знали, имелся пролом, он выводил на изрезанный камнями крутой склон.

Когда мы, наконец, вылезли на свежий воздух и увидели восход, головы наши закружились, и сознание едва не покинуло нас. Мы всё ещё не верили, что спаслись. Очень хотелось пить, и мы со Спицыным принялись слизывать росу с мягкой зелёной травы, а затем я набрал её в ладони для Любы. Она выпила живительную жидкость из моих рук и поцеловала меня в щёку. Вот когда я ощутил, что такое настоящее счастье!

Я пребывал в нирване, однако наша любовь закончилась, не успев начаться. Нас стал тягать на допросы тот самый сухарь, оказавшийся капитаном уголовного розыска Кузьминым. Несмотря на описания похитителей, которые я и Спицын дали со слов наших погибших проводников, и которые в точности совпали с показаниями Любы, милиция никого не нашла, и уголовное дело было прекращено за отсутствием состава преступления, – якобы имел место безобидный розыгрыш. Прокурор санкционировал решение начальника милиции.

Мы со Спицыным не успокоились, поскольку нас не оставляла убеждённость в том, что сообщники Роберта выкрали Любу для него, инсценировав нападение неизвестных лиц. Мотивы, как нам казалось, были очевидны, – она отказывала ему в близости на пляже, куда он систематически возил её. Моря девочку в каменоломне голодом и жаждой, негодяи рассчитывали довести свою жертву до такого состояния, когда за глоток воды и кусок хлеба она будет готова на всё, однако наше вмешательство спутало им планы. Кузьмин поднял на смех все наши доводы, в то же время искренне восхитился нашему воображению, и, в конце концов, посоветовал навсегда забыть об этом деле.

Родители Любы были нам очень благодарны, однако чувствовалось, что неожиданное близкое знакомство дочери со мной тяготит их. Я с гордым видом заезжал за ней во двор на мотоцикле, теперь здесь со мной первыми здоровались все, однако её постоянно не было дома, как с милой улыбкой сообщали родители, а вскоре меня снова пригласил к себе Кузьмин.

Оказывается, он проверил железного коня, на котором я лихо рассекал по улицам, и выяснилось, что он собран из деталей ранее угнанных мотоциклов. Одним махом капитан раскрыл пять или шесть краж, навесив их, естественно, на меня. Вот такой я сделал ему подарок, а мне вместо благодарности грозило восемь лет колонии. Спасибо, что закрывать он меня не стал, учёл возраст, позволил гулять под подпиской о невыезде, однако переживания мамы оказались хуже тюрьмы. В ответ на мои горячие пояснения, что я ни в чём не виноват, раздавался такой горестный плач, что хотелось зажать уши и бежать из дома, куда глаза глядят.