Три года пролетели, как во сне: он вряд ли смог вспомнить все события, происходившие с ним в это время. Жил не понятно чем. Куда-то шёл, что-то делал. Случайные заработки, голодные, иногда пьяные дни, бессонные или, в полупьяном забытьи, ночи, драки по поводу и без повода. Гложущая боль, не проходящая, не оставляющая ни на минуту – снедающая ненависть, которую ничем нельзя залить.
Когда начались чеченские события, и в городе стали формировать отряды добровольцев для борьбы с Российской Армией, он записался одним из первых. Прошёл двухнедельную подготовку: обучали в основном стрельбе из снайперской винтовки, которую новобранцы меж собой в шутку называли «снайперкой».
Отбирали тех, кто выбивал из десяти выстрелов 90 очков и более, и формировали группу. Экипировали наспех, собирая, как видно с миру по нитке: обувь своя, вполне гражданская, брюки скорее всего от спецодежды строителя, и только верх выдали всем одинаковый: куртку с капюшоном – вполне сносную, утеплённую, из камуфляжной ткани.
Знающие люди посоветовали пододеть вниз что-нибудь тёплое, домашнее: свитер, шерстяное трико. Инструктор, как человек военный, прошедший Афганистан, наставлял новобранцев отцовским тоном:
– Юг – югом, но долгое лежание в засаде и там пронимает до костей!
Стрелок попал в первую группу, потому что обошёл многих претендентов: стрелял он давно, ещё со школьных времён – в основном в тире. На спор выбивал 50 очков из пятидесяти. В начале февраля его группа уже был в Грозном. Получив задание, каждый из стрелков отправился на указанное место.
Странная вещь – время. То оно летит скоростным экспрессом – так, что от мелькания дней и событий рябит в глазах, то тащится черепахой. И сколько не подгоняй его – бесполезно: время знает свой ход, и воле человека оно не подвластно. Но, как подвластен ему человек! Время может всё: поднять, низвергнуть, искалечить, даже убить. Стрелку порой кажется, что с ним произошло последнее. Может потому ему всё безразлично, кроме ненависти и желания мстить?
Вот уже третий день он наблюдал за вражеским снайпером, и каждый вечер видел, как сверкают его окуляры. Теперь он не сомневался, что снайпер охотится за ним.
– Шиш! – смеялся Стрелок, с трудом растягивая губы в усмешке. – Не дамся. Не возьмёшь!… Плевать на то, что ты кадровый убийца! Я пересижу тебя и не упущу свой момент.
Он не спешил, зная, что нужно бить наверняка, ведь погибать он не собирался: в его груди неугасимым огнём пылала ненависть и желание отомстить полной мерой. За всё! За родителей, за его изломанную жизнь, за любимую девушку, которую он никогда больше не увидит… А потому выдержки у него хватит.
Чтобы не захлебнуться от ненависти, он подолгу смотрел перед собой и читал стихи, которые всегда любил и многие знал наизусть. В последнее время он всё чаще вспоминал строки неизвестного ему автора, которые словно написаны о нём самом, о таких, как он.
Под колёсами белою пылью клубится дорога,
И не знаешь, в какой колее притаился фугас.
Помолись за меня, попроси разрешенья у Бога
Мне увидеть тебя и обнять лишь один только раз.
Помолись за меня на коленях у детской постели,
Лишь с молитвой твоей я уже ничего не боюсь —
Помолись за меня, мы так мало с тобою успели!
Помолись за меня, и я точно вернусь. Я вернусь!
Я вернусь на рассвете по старой знакомой дороге,
И такая кругом будет в мире стоять тишина!
Ты откроешь мне дверь, и обнимемся мы на пороге,
И вот так простоим целый день напролёт, дотемна.
Там, наверное, дома сейчас всё засыпано снегом,
Толстый лёд на реке, но уже дело близко к весне,
Это так далеко – а пока под пылающим небом
Мы идём в никуда, на расплавленной солнцем броне…
Здесь в чужом позабытом краю откровенного ада
Правит наглая смерть, и отбоя нет от воронья.
Здесь молитва твоя – для меня во спасенье награда,
Помолись за меня, я прошу – помолись за меня!..
Под колёсами белою пылью клубится дорога,
И не знаешь, в какой колее притаился фугас.
Помолись за меня, попроси разрешенья у Бога
Мне увидеть тебя и обнять лишь один только раз.
Каждый раз он читал это стихотворение, как мольбу, как молитву, ибо ни одной из них не знал, потому что вырос в семье атеистов, и сам никогда не сталкивался с людьми верующими. Почему он вёл себя так – не понятно: это происходило само-собой. Этого просила его больная, истерзанная душа, которая протестовала против несправедливости, против всего, что происходит вокруг, что происходит с ним самим.
Читать дальше