Лана Петровских - Высокоблагородие

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие, – отрапортовал садовник. – Щас с мужиками дотащим…

– Не надо с мужиками, – прошипела цыганка. – Добровольно пойду!

«Смелая!» – подумал Гавриил, глядя на нее. «И хитрая!»

– Сбежать не получится. Лично поведу, а рука у меня железная, мне твои укусы, как комариный писк.

– Не боишься яда, Ваше благородие?! – дразнила цыганка, сверкая карими глазами.

«А глаза у неё отменные, завораживающие», – мысленно оценил Гавриил.

– У меня противоядие есть!

Михаил Васильевич суматошился, не зная, с какой стороны подступиться к незваной гостье.

– Может, денег ей дать? – предложил Михаил Васильевич. – Зачем ты ко мне пожаловала?

– Ошиблась… дома похожие…

– Зачем украла Лизу!? – громко ошарашил советник, чуть дрогнув голосом на имени пропавшей.

По долям секунды её замешательства он понял – попал в точку.

Через пять минут галерея зимнего сада наполнилась людьми. Перемешались дворовые и домочадцы, все галдели, показывая пальцами на гордую цыганку, которая только усмехалась краешком красного рта.

– Довольно! Вон пошли! – не церемонясь и не взирая на сословия, прогремел Гавриил Панкратович.

Будто осенним порывом ветра унесло разноцветную охапку листвы. Галерея опустела. Остались только трое – садовник, исподлобья поглядывающий на пленницу, притаившись за дверью зимней теплицы; хозяин дома – Михаил Васильевич, да сын хозяина, Всеволод, восхищённо взирающий на цыганку.

– Ты не из пугливых, потому скажу просто – на каторгу пойдёшь в два счета. Веришь в мои предсказания?

После громоподобного крика, голос Гавриила слышался неестественно тихим. Он присел на табурет напротив цыганки. Не пряча взгляд, она пристально посмотрела на него, но через несколько секунд опустила ресницы, не выдержав устремлённого стального взора советника.

– Тебе не найти её… Она сама так решила…

– Зачем сюда пришла? – медленно спросил Гавриил Панкратович.

Цыганка молчала, разглядывая то пол под ногами, то стеклянный потолок сада, избегая смотреть в глаза.

– Что должна забрать из дома? И кому передать?

Вновь неожиданный вопрос привел ее в замешательство.

– Умный ты, барин… да дурак, – беззлобно ответила цыганка.

Жестом, обращенным в сторону притаившегося садовника, Гавриил остановил порыв слуги вмешаться.

– И в чем же дурак, извольте узнать?! – ехидно спросил советник.

– Если любишь, надо было сразу! Просмотрел… – еле слышно ответила цыганка.

Гавриил Панкратович похолодел, когда до него дошел скрытый смысл ее слов, коснувшийся его тайны. С трудом сдерживая гнев, покидая галерею, он прошипел садовнику:

– В участок её!

Вторая бессонная ночь забирала остаток сил. В четыре часа утра он пошел к заутрене в церковь. Облегчение от дум не пришло, но в голове от обилия свечей и молитв прояснилось.

В девять утра советник был в камере задержанной. Узкое длинное серое помещение напоминало пенал. Единственным пятном мутнело крохотное окошко под самым потолком с грязным стеклом и чугунной решеткой, на подоконнике стоял огарок свечи.

Гавриил Панкратович долго молчал, впервые не зная, с чего начать. Цыганка заговорила первой, и тембр ее голоса был бархатно-мягким.

– Я не верёвочка, по которой ты найдешь ее. Отпусти ты меня… измучили меня здесь… спать не давали, воды не давали… Не со зла я тебе слова сказала, пожалела… Глупая она. А шла я за ее шкатулкой… Только велено мне было шкатулочку-то при себе держать, да назавтра в парке Петровском ждать. А кто придёт – не знаю… вот и всё… Отпусти ты меня, Христа ради. – Ваше высокоблагородие…

Гавриил поднял покрасневшие от усталости глаза и впился взглядом в цыганку.

– Вижу, сам измучился… остуди сердце… перекинь думы… – ласково проговорила цыганка. – Не ровня она тебе… пустышка…

За много лет он впервые усомнился в себе. То ли ночи, проведенные без сна, то ли потаённое, крепко спрятанное в душе вдруг обрело материю, облекаясь в слова. То, о чем болело его сердце, о чем не дозволял себе думать в часы одиночества, вдруг кровоточащей раной вырвалось наружу. Его глаза наливались кровью, что-то звериное просыпалось в нем.

«Как эта чернь посмела говорить о его чувствах к Лизе!»

– Не свирепей, высокоблагородие… тайну твою с собой унесу, здесь подвоха не будет… Отпусти меня, – будто прочитав его мысли, осторожно промолвила цыганка.

С трудом овладев собой, Гавриил отодвинулся от задержанной, выпрямился во весь рост и бесстрастным голосом с казёнными нотками проговорил: