Ольга Виноградова - Праздник юаньсяо. Старые и новые истории из моей китайской жизни

Человек, который не кидается вслед за тобой, уходящей… Зачем он тебе? Голова моя полна дешевых стереотипов, женского бреда. Я пока не могу победить эту болезнь. Трудно сказать, откуда мы это берем. Но за какие-то сто с небольшим лет не победить многовековую инерцию. Мы научились делать мужскую работу, но не умеем быть независимыми. По берегам наших морей и рек бесконечные Ассоли, высматривающие алые паруса.

Время растеклось, оно запечатало само себя. Назовем это временем. Ударьте в барабаны громче. Китайцам нравится, что я разделяю их простую жизнь и эту видимость традиции. Они дарят мне конфеты. Мы поздравляем друг друга. Я отдаю конфеты ребенку, который смотрит на меня, раскрыв рот. Мне суют ещё, ой, это что-то уже много. Конфеты, орехи, каштаны. Мы опять поздравляем друг друга.

– Я не забыл… мне так трудно говорить о чувствах, но скоро я отвечу, – пишет мой друг. Я представляю себе, как он сидит, в английском университетском отеле, завернувшись в плед, согнувшись, у стола, и темно в комнате, и горит небольшая лампа, а в зеркале отражаются лишь белки его глаз. Я представляю себе часы Дали, стекающие со столика, с книжного шкафа, с кровати. Теперь они больше не кажутся мне претенциозными. О чувствах не нужно говорить. Они скажут о себе сами. Пропоют свои гимны и свои серенады, пролепечут, проворкуют, прошепчут, простонут, провоют, проревут, прорычат, прохохочут, прорыдают. Они ударят в барабаны и замолчат навсегда. Не существует никакого «скоро» – однажды настает момент – и мы сворачиваем время, как обесточенные провода, мы втягиваем его обратно в рулетку, выбрасываем его как ветошь, выливаем, как помои, мы его взрываем – и оно осыпается красными лепестками. Дырка на сыре Камамбер разрослась и съела его весь без остатка. Время истекло, истекло нашим жарким дыханием и нашими слезами, выплаканными и нет, истекло нашими ожиданиями и нашим раздражением. Оно истекло, беременное нашими тайнами, боясь некрасивости наших признаний. Оно прорвало барьер нашего непонимания и бессилия, нашего эгоизма и лжи, наших правил и стереотипов, похоти и разочарования, оно сломало ворота и убежало в никуда. Мы встретились там, где его не было уже. Мы стали спрашивать друг друга о нём, мы обнаружили его следы, мы взялись за руки, и ты коснулся моей груди, а я твоего плеча, и ты надел очки, чтобы разглядеть его получше, а я приготовила объятья, чтобы ухватить его покрепче, но оно было уже далеко… уже не здесь… Твоё лицо расплылось, оно стало расплавленными часами и я не могу больше удерживать его в памяти…

Почему время больше не ловится? Ты не спешишь, ты терпеливо расставляешь свой невод. Ты вычисляешь его привычки, его маршрут, ты опираешься на здравый смысл, на человеческий опыт, на ваши, в конце концов, национальные традиции. Ты собираешь в масс-медиа его символы. Ты читаешь эзотерическую литературу, чтобы вырасти из нашего мира, туда, где ясно, как меняется русло. А я нападаю на время с детским сачком, я втягиваю его ноздрями, царапаю ногтями его поверхность, я кричу своё имя, пытаясь обозначиться, подманиваю его и соблазняю, я подыгрываю ему и стараюсь не замечать его своеволия и капризов.

…Dear Olga, ты поспешила с заключением… Не обрывай так резко… И вот уже новый поток бьет меня в спину. Он развязывает все узлы внутри моей грудной клетки, дробит их… И ты считаешь, что мы всё-таки устоим?

Бам… баммм! Баммм! Бу-бу-бух! Да, вот так держите, тогда не будет тяжело.

Твои обещания, Шанхай. Твои скайлайны. Люди, которых ты мне подарил. Твои ранние утра, и цветущие сливы, и зелёные каналы, и воздушные змеи в парке Лу Сюня, твои чудеса.

Твои уроки. Иллюзии, которые ты отнял. Шанхай-фокусник, Шанхай-сноб, Шанхай-насильник, Шанхай-хирург. Шанхай-гуру.

Не описать тебя, не ухватить. Сегодня, вспоминая три прошедших дня – и четыре ночи – я буду говорить о любви, слезах и ботинках. Еще о дороге. Дорога сюда, дорога отсюда. Дорога к себе самому, дорога к себе…

Слёзы – это наше тайное знание. Это наша дочеловеческая речь. Это защитные плодные воды той матери-реки, из которой мы вышли. В моих снах любимый говорит со мной по-русски. Я просыпаюсь в слезах – это превращенное состояние нашего с ним русского языка, нашего согласия.

О любви надо говорить в масштабе человеческой жизни. Или не позориться. Например, если вы думаете, что любовь ваша безответна, и в душе у вас была рана величиной с небольшого медвежонка… то через… э-э-э… примерно двадцать пять лет вы неожиданно встретите его и ничего обо всем этом не вспомните, и он будет стоять перед вами, похожий на милого провинциального родственника, нелепый и неинтересный – но он скажет вам, что помнит ваши платья, помнит все прогулки и все объяснения, и будет видеть в вас все ту же двадцатипятилетнюю девушку и начнет с того же места, где вы остановились, и раскроет руки для объятий и губы для признаний… Хотя и жизнь человеческая – это не масштаб… Ну, далеко не всегда.