Vysheslav Filevsky - Странная эмиграция

– Покорчься, покорчься, иудейское отродье. Прочувствуй, каково оно по помойкам-то лазать, в урны руки засовывать да огрызки на улицах подбирать. А ну-ка поди, поживи-ка так хоть с недельку. Небось сразу в разум войдёшь да депутатов поснимаешь, разбойников жизни решишь, а главаря ихнего в шахту скинешь – и гранату ему вослед кинешь, а? Что? Не справедливо? Хе-хе-хе-хе…

Извиваясь от боли, Боженька ответил так-то:

– Глуп ты, Прохор… В духовном смысле, я имею виду. Поживи-ка ещё – и пошлю вскорости тебе прозрение. А сейчас, будь ласка, яйцы повыпусти-ка из дланей кощунных своих…

…Ангелы-архангелы рядом стояли, сложив крылья на груди. И не знали, как отнестись к происходящему. А хитрый Боженька, видя, что увещевания не имеют желаемых последствий, явил по милости своей Прохору Терентьевичу скромную и благородную женщину годов пятидесяти пяти в жёлто-голубом платке, не местную будто… Подходит та к ним и говорит эдак скромно, душевно и с большим достоинством:

– Оставил бы ты, Проша, яйца Божии в покое. Пошли-ка домой лучше. —

И были эти слова такими простыми, хорошими и правильными, что Прохор Терентьевич тут же отпустил Боженьку. Тот в миг улетел.

И уставился Прохор на женщину… Лик её был почему-то коричневый. «Может, только что с курорта», – предположил Прохор Терентьевич. А глаза лучились такой добротой, что он сразу обмяк и сдался.

– Что ж ты стал, как пень, муженёк мой суженый? – молвила меж тем женщина. – Обойми крепко да поцелуй меня во губки фиолетовые. —

Прохор Терентьевич тут потерял всякое соображение, хуже, чем при виде денег на унитазе. Отдался жене сей и будто растворился в ней, как душа в предвечной духовной бесконечности… Вот оно, счастье-то! А губки фиолетовые всё ж лучше, чем накрашенные. В этом он не сомневался…

Разбудил Прохора Терентьевича солнечный луч, нескромно язвивший прямо в око. Стряхнув луч с чела, он понял, что уже поздно… Глянул на часы: «И впрямь, одиннадцать…» Крякнул. Сел на сиротскую свою караватушку одёр 4одром. Давление смерил… – По-прежнему неблагоприятно… Выругался. Понял: «Знак это свыше, вот что». Вспомнил ночные яйца. Устыдился: «Прости, Господи. В приступе кандибобера находился…» Аж похмелье ощутил теперь, хоть на грудь принимай… А баба коричневая к чему была? – Этого Прохор Терентьевич тогда не понимал. Встал и, сплюнув в угол, и пошёл в уборную деньги собирать.

Их оказалось ровно два миллиона в местных знаках… Чувств в груди это не вызвало никаких. «Ну что такое два миллиона в наше время? – рассуждал Прохор Терентьевич. – Нынче такая пора настала, что люди триллионами крадут – и всё глотки насытить не могут… Ну и к чему мне деньги эти? – Что есть, что нет…»

Прохор Терентьевич подошёл к окну. Там к его родным бакам подъехала мусорная машина и выворачивала их в своё грязное нутро. И Прохор Терентьевич живо представил, что содержимое баков – это деньги, которые обезумевшие соотечественники стараются достать любыми средствами. А машина – чрево стяжательского общества, или лучше – душа его. Мерзость, то есть, вот что. Однако ж стал соображать, к чему применить найденное.

«Перво-наперво ремонт сделаю в квартире», – решил он. – А потом…» Тут в сознании Прохора Терентьевича возникла улыбающаяся коричневая женщина, выговаривающая эдак ласково:

– Где ж, Проша, замешкал-то ты, свет очей моих?»

– Э нет, погоди, – ответствовал вслух Прохор Терентьевич образу коричневой женщины. – Негоже мужику, жизнь страданиями измерившему, мечтаниям предаваться. Бытие, поди-ка, не прейдёт сегодня. И уж коли даётся мне возможность сделать жизнь менее скотской, то надобно использовать её… —

Приподняла тут удивлённо брови свои чёрные коричневая женщина. А Прохор Терентьевич ей на то так ответил:

– Не обижайсь, милая. Мы после ремонту с тобой ещё помилýемся да поластимся. —

Ничего не ответила она на то, а только пропала, как не было. А Прохор Терентьевич, гордый победоносной правотой своей, обратился к компьютеру…

Недорогой компьютер Lenovo он купил однажды с оказией в большом сетевом магазине. Потому как без оного не только нынче ничего не узнаешь, что для жизни потребно, так даже и к врачу не запишешься. Всю жизнь умники изуродовали…

«Ну ниччё, ниччё, – злорадно думал по этому поводу Прохор Терентьевич, заполняя поисковик, – умников сейчас пруд пруди. Как выведет из строя какой из них баловства ради всю вашу электронную ахинею, так и настанет для всей нонешней мусорной жизни большой-пребольшой пи. дец». – И от души смеялся. Въявь видел хаос, уничтожение. И было уже совершенно неважно, что пи. дец сей настанет и для него лично. Потому как Прохор Терентьевич безусловно был готов пострадать и даже жизнь самоё отдать правды ради, вот как. «На кой ляд жизнь такая нужна!.. Кому? – Молодым только, которым до вкушения смысла жизни ещё зреть да вызревать»…